Решетка забора казалась бесконечной. Она была очень солидной, не то что на участке у профессора Астрова. И липы высажены по обе стороны тропинки, как в аллее.

– Гришка, если б ты был пошляк, – сказала Маруся, – ты бы сейчас непременно высказался про аллею Керн и про «Я помню чудное мгновенье».

– Мгновение – это прекрасно, но вот знаешь, за что я на него злюсь всю жизнь?

– На кого? – не поняла Маруся.

– Да на Пушкина!

– За что?!

– За то, что он «Фауста» до конца не перевел, бросил! «Корабль испанский трехмачтовый, пристать в Голландию готовый: на нем мерзацев сотни три, две обезьяны, бочки злата, да груз богатый шоколата. Да модная болезнь: она недавно вам подарена». А он бросил. Как он мог?!

– Я не знаю, – сказала Маруся.

– То-то и оно.

Возле калитки стояла пыльная машина, похожая на автомобиль режиссера Грекова, но побольше и поновее, а калитка была затейливая, в чугунных розах и завитушках. И никакого звонка.

Гриша потянул калитку и зашел на участок. Маруся за ним.

– Маргарита Николаевна! – крикнул Гриша и прислушался. – Можно к вам?!

– Интересно, это она на такой машине ездит? – тихонько спросила Маруся. – Сама?..

– Сейчас узнаем. Маргарита Николаевна!..

На высоком крылечке ухоженного дома неслышно появилась женщина в сарафане и босиком. Она немного постояла, молча разглядывая их, а потом спросила резко:

– Вы кто? Что вам нужно?

– Здравствуйте, – сказал Гриша, останавливаясь. – Нам бы с вами поговорить.

– Мне не о чем с вами говорить. Я вас не знаю. Если вы журналисты и по поводу моего мужа – уходите. Юру вчера похоронили.

– Зато нас знает профессор Астров, – ни с того ни с сего заявил Гриша. – И мы не журналисты! Вы можете уточнить у него, кто мы такие.

Маргарита еще постояла, а потом подобрала подол сарафана и сбежала с крыльца. Она была молода, гораздо моложе, чем Маруся представляла себе супругу бородатого Басалаева.

– Вы ученик профессора Астрова?

– Не совсем. Но я помогал ему чинить насос.

Она улыбнулась:

– Тогда, выходит, вы слесарь?

Гриша улыбнулся в ответ и помотал головой: нет, не слесарь.

– Пойдемте вон там посидим, под яблонями. В доме душно.

Гриша посмотрел в ту сторону. Там был небольшой яблоневый садик, отделенный от лужайки цветами, которые стояли и висели в причудливых кованых подставках. Как видно, эта самая супруга занималась цветоводством. Посреди всей этой немного английской красоты и впрямь под яблонями был вкопан большой дощатый стол. Вокруг вольно располагались плетеные кресла, и в некотором отдалении висел полосатый гамак, натянутый между двумя соснами, а за ним теснились вишни. Похоже, там начинался вишневый сад, классический.

Райское место, одним словом!..

– У меня есть небольшой самовар, – говорила между тем Маргарита. – Если вы умеете ставить самовар, у нас будет самый настоящий чай. Если не умеете, я вскипячу чайник.

– Я умею ставить самовар, – сказал Гриша и зачем-то покачал раскидистый цветок на длинном веревочном подвесе. – Хорошо тут у вас.

– Мне тоже нравится.

Маруся помалкивала.

Она всегда немного терялась в присутствии красивых и взрослых женщин.

Самовар был и вправду небольшой, всего стаканов на пять, – Маргарита заметила, что такие в старину назывались «эгоистами», потому что пить из него предполагалось в одиночестве, – и стоял на пеньке, сияя на солнце самодовольным боком. Рядом в траве помещалась корзина с сосновыми шишками – на растопку.

– Вода в канистре, канистра на крыльце, – проинформировала Маргарита и спросила Марусю, как ее зовут.

Маруся сказала как.

Эта женщина в сарафане до земли, очень коротко стриженная, какая-то решительная, что ли, казалась ей инопланетянкой. На загорелых пальцах без всякого маникюра – всего одно кольцо, широкое, состоящее из разноцветных полос, тоже инопланетное, словно передатчик, сияло, как начищенный бок самовара.

Маруся в ее присутствии робела и конфузилась.

Гриша притащил самовар и стал поджигать тоненькие лучинки, вытянутые из той же корзины.

Маргарита Николаевна вынесла из дома поднос, уставленный стаканами в советских подстаканниках и какими-то сладостями в хрустальных плошках. Плошки тоже брызгались во все стороны разноцветными солнечными каплями. Установив поднос на стол, она уселась в плетеное кресло, закинула ногу на ногу, запахнула полу сарафана и закурила – очень красиво.

– Итак? – спросила она, затянувшись.

Маруся окончательно струхнула.

Гриша подул самовару в дно, морщась и отворачиваясь от дыма, распрямился и стал по одной кидать в самоварное горло шишки.

– Итак, первым делом я хочу вас спросить, Маргарита Николаевна. Вы альпинист?

Вот тут она удивилась. Так удивилась, что ткнула сигаретой мимо пепельницы.

– В каком… смысле? – спросила насторо-женно.

– В самом прямом. Ходите в горы? Штурмуете восьмитысячники?

Она почему-то быстро взглянула в сторону дома, потушила наконец сигарету и уставилась на Гришу.

– Позвольте, что вы имеете… Никакой я не альпинист, с чего вы взяли!

– Тогда, может, ваш супруг увлекался, Басалаев Юрий Федорович?

Теперь они обе, и Маргарита, и Маруся, смотрели на безмятежного Гришу во все глаза.

– Что за глупости?! Послушайте, как вас там, при всем уважении к профессору Астрову…

– Григорий, можно Гриша, – перебил ее Марусин друг детства. – Гриша даже лучше!

Он еще кинул в самовар пару разлапистых шишек, понюхал свою ладонь и отошел к гамаку.

– Вот это, – громко сказал он оттуда, – двойной булинь с контролькой. Ваш гамак растянут вполне профессионально, ураган не снесет. Цветочки вон… в ведрах – серьезная обвязка, австрийский проводник. Кто обвязывал?.. Какой-то скалолаз?

Маргарита смотрела на него оценивающе и как будто немного тревожно:

– Я не понимаю, о чем речь…

– Зато я понимаю, Марго, – раздался чей-то голос.

Маруся подпрыгнула в плетеном кресле и оглянулась.

От крыльца подходил высокий мужик в кое-как застегнутой клетчатой рубахе и полотняных штанах. Вид у него был не очень дружелюбный.

– Скалолаз – это я. Узлы вязал тоже я. Вам что нужно-то?..

– Поговорить, Михаил Николаевич, – почти весело сказал Гриша. – Просто поговорить. Моя фамилия Яхонтов. Зовут Григорий.