Л. не могла скрыть ни своего возбуждения, ни своей гордости: она выдала себя за меня, и у нее получилось! Отдаю ли я себе отчет в том, что это значит? Отныне мы стали взаимозаменяемы, в любой момент она может заменить меня собой. Наверняка есть способ усовершенствовать спектакль, потому что она может улучшиться, она уверена, а это освободит меня от разного рода обязательств, если я захочу.

– Понимаешь, Дельфина, я могу это повторить всегда, когда тебе понадобится. И я уверена, что все получится с людьми, которые тебя знают. С владельцами книжных магазинов, библиотекарями, журналистами. Как пить дать. Поверь, люди не умеют смотреть. Они слишком заняты собой. Можем провести эксперимент, когда захочешь.

Л. была так счастлива, будто только что получила гран-при за исполнение роли.

Поглощенная своей радостью, она не заметила моей тревоги, которую я, однако, силилась скрыть. И я прогнала странное ощущение, оставлявшее неприятный осадок. На этот раз она избавила меня от неприятностей.

Я поблагодарила. Кажется, даже добавила: даже не знаю, как тебя отблагодарить.

Назавтра Л. сообщила, что мы получили по электронной почте очень теплое письмо от преподавателей. Они получили великолепные отзывы, учащимся понравилась встреча, она показалась им живой, увлекательной и непринужденной.

«Мы» правильно сделали, что съездили туда.

* * *

Какая-то я неуклюжая. Натыкаюсь на стены, увязаю в коврах, все роняю, проливаю воду, вино, чай, поскальзываюсь, оступаюсь, меня заносит за рулем – и все это иногда в течение одного дня. Это не обязательно связано с неровностями почвы или наличием невидимых препятствий. Скорее дело в большой рассеянности или скрытой форме неумения приспособиться к окружающему миру. Следует прибавить и другие факторы: усталость, посторонний взгляд. Даже теперь, если я чувствую, что за мной наблюдают, мне случается пересечь комнату или спуститься по лестнице с единственной заботой: дойти до конца, не упав. Даже теперь, если я робею, мне случается в течение всего застолья прислушиваться к разговору вполуха, потому что я усердно пытаюсь не поперхнуться и ничего не уронить, и это требует концентрации всего моего внимания.

Я научилась скрывать свои трудности и думаю, что теперь мне это хорошо удается. Я выработала определенное количество автоматизмов, стратегий, превентивных мер, что позволяет мне целыми днями ни на что не натыкаться, не быть посмешищем публики, не подвергать чужую жизнь опасности. Но теперь я также знаю, что бывают моменты усталости, печали, недовольства, которые требуют от меня удвоенного внимания.

Потому что мне неоднократно случалось отличиться – иногда публично – своими действиями невероятной неуклюжести. Не знаю, оказываются ли в подобной ситуации другие люди моего возраста – то есть располагающие определенным количеством часов тренировок.

Однажды, несколько лет назад, английский издатель пригласил меня приехать в Лондон для перевода одного из моих романов. Я давно не была в Лондоне и не без боязни готовилась впервые отвечать на вопросы интервьюера по-английски. Мой издатель встретил меня на вокзале Сент-Панкрас, мы взяли такси, чтобы ехать прямиком в студию для записи передачи. Наверное, ради такого случая я надела юбку или платье. В машине мы обменялись кое-какими новостями. Мой английский издатель – лицо издательства. Это мужчина лет пятидесяти, до крайности англичанин и чрезвычайно привлекательный. В моих глазах он воплощает суть британской элегантности. Когда мы прибыли на место, он первым вышел из машины и с улыбкой открыл мою дверцу. Мне следовало всего-навсего выйти из такси. За несколько секунд, предшествовавших моему движению, голос в моем мозгу предупредил: «У тебя не получится». Это не имело никакого смысла, никакой объективной причины, но страх был тут как тут, как если бы мне предстояло сейчас под куполом цирка прыгнуть с одной вращающейся трапеции на другую. Я была напугана, старалась не показать вида, хотела выглядеть невесомой и женственной, хотела понравиться ему. И внезапно выйти из автомобиля на глазах моего английского издателя показалось мне непреодолимым.

Именно в этот миг я подумала: невозможно исцелиться от некоторых слов, некоторых взглядов. Несмотря на то, что время проходит, несмотря на нежность других слов и других взглядов.

Выходя из машины, в силу необъяснимого переплетения моих ног я вывалилась вперед, даже не спланировав в полете, который хотя бы мог оказаться зрелищным; нет, я скорее резко шмякнулась, бедолага, лицом в землю, рассыпав по мостовой содержимое сумочки. Английский издатель подал мне руку, чтобы помочь подняться, с такой совершенной деликатностью, не выразив никакого удивления, словно речь шла о распространенном явлении, не раз замеченном им у французских писателей.

В период общения с Л., особенно с тех пор, как она у меня поселилась, эта неуклюжесть не переставала расти, развиваться, подобно реактивированному вирусу, мутировавшему к более патогенной, более стойкой форме. Я непрестанно стукалась. Предметы валились у меня из рук и казались наделенными собственной энергией. Мои движения были беспорядочными. Удары, падения, столкновения становились все более частыми. Я уже не считала синяки и осколки. Неприспособленность моего тела к его среде обитания, то, к чему я сумела адаптироваться и что научилась скрывать, проявилась в чем-то вроде постоянного конфликта с окружающей средой. Я двигалась по неровной, заминированной поверхности, где на каждом шагу меня подстерегали скольжение, обрушение, падение. Куда бы я ни шла, я опасалась собственного шаткого состояния. Я ощущала себя перевозбужденной и неловкой. Дрожащей. Вертикальность моей персоны уже была не усвоенной данностью, но ненадежным феноменом, за который мне следовало бороться.

Франсуа, который частенько подтрунивал над моей неуклюжестью (может, я побочная дочь Пьера Ришара или Гастона Лагаффа?), забеспокоился. Он стал исподтишка наблюдать за мной, словно ища неопровержимое доказательство того, что что-то не ладится. При нем мне случалось падать или ронять предметы просто так, без какой-либо причины, как если бы информация «я подношу стакан к губам» или «я держу кастрюлю в правой руке» внезапно исчезала из моего мозга. Порой связь обрывалась внезапно. Вместе с тем, поскольку я все больше и больше старалась вычислить расстояние между моим телом и остальным миром, неоднократно вставал вопрос, чтобы я проконсультировалась с неврологом.

Если задуматься, неуклюжесть фигурирует среди различных симптомов, впервые или вновь возникших в этот период, симптомов, в большей или меньшей степени вызывающих нетрудоспособность, существование, накопление, преумножение которых я приняла, не забив тревогу. Сегодня я способна связать эти события между собой. Но тогда все это смешивалось с состоянием одиночества и тоски, причины которого я не понимала и относительно которого отказывалась проконсультироваться с каким бы то ни было врачом. Мне было грустно, вот и все, такое случалось не в первый и не в последний раз.

Да, иногда мне приходило в голову, что присутствие Л. может быть так или иначе связано с моим состоянием.

Внешне она меня направляла, поддерживала, защищала. Но на самом деле Л. поглощала мою энергию. Она присвоила мой пульс, мое давление и любовь к фантазированию, которая, впрочем, никогда меня не подводила.