— Иначе что?

Я открываю дверь и с шумом захлопываю за собой. В приемной дожидается Мария-Луиза. Она тут же поднимается с кресла. Я оглядываю ее живот под синим с белым платьем. Одному Богу известно, что на нее налезет через несколько месяцев. Придется палатку приспосабливать.

— Считаешь себя очень умной, да? — спрашиваю я и вижу ее изумление от внезапной перемены моего отношения. — Обыгрываешь моего брата в шахматы, на бильярде… Мы из бедных! — напоминаю я резко. — И не все из нас проводили детство в играх. Но ты пока наслаждайся, — советую я. — Подарками, лестью, вниманием. Потому что через каких-то шесть месяцев ты вообще никому не будешь интересна. А когда мой брат отправится в Испанию в войска, не удивляйся, если он ребенка заберет с собой.

Мария-Луиза вздрагивает, а я не дожидаюсь, пока она ответит.

Поля с де Канувилем я нахожу в моих апартаментах. Забились по разным углам и оба заняты чтением. Поль читает какую-то книгу об империях прошлого, а де Канувиль… да кто его знает, что он читает! Может, какую-нибудь пьеску. Что-нибудь легковесное, до чего Тальма не стал бы и дотрагиваться.

При виде меня оба прерываются, но на ноги вскакивает один де Канувиль.

— Что случилось?

Я уже собираюсь ему рассказать, как внезапно мои размышления прерывает стук в дверь.

— Что? — вскидываюсь я, но вдруг поднимается Поль.

— Ваше величество.

Поль отвешивает поклон. Де Канувиль следует его примеру. Я оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с Наполеоном и немедленно понимаю, что произошло.

— Что ты наговорила моей жене? — тихо спрашивает он. — Что ты ей сказала?!!! — Это уже крик. Не дождавшись ответа, он заявляет: — Полина, с меня довольно! Я сыт по горло всем этим! Что ты ей сказала? — наседает он.

— Я… Я ее предупредила, что с появлением ребенка все изменится.

Наполеон смотрит на Поля, будто мой камергер может каким-то образом подтвердить мои слова. Потом видит де Канувиля и каменеет. Я слежу за его взглядом. Сегодня армейский смотр, и де Канувиль одет в капитанский мундир. Но в отличие от других офицеров у него он оторочен русским мехом. Наполеон осматривает его с головы до ног, и краска сходит с его лица.

Не говоря ни слова, Наполеон выходит.

Дворец Фонтенбло

Сентябрь 1810 года

От отчаяния, написанного на лице де Канувиля, меня воротит. Сегодня один придворный разбудил меня в семь утра и передал записку от любовника Полины с просьбой встретиться с ним в полдень в саду.

— Я должен быть один? — осторожно уточняю я, и придворный наклоняется к моему уху.

— Император его отсылает.

А ведь я предупреждал де Канувиля. Говорил ему, что Наполеон очень ревнив. Но в тот момент злорадства я не испытывал, скорее мне было его жаль.

Сейчас я смотрю на безмолвные ряды деревьев и думаю о том, сколько им еще расти здесь, в садах Фонтенбло. Нас с капитаном уже давно не будет, а деревья все будут стоять. И привязанность им неведома. Для них существует только трава, только дождь и солнце над их макушками.

Де Канувиль начинает:

— Поговори с императором, и клянусь, я в долгу не останусь!

— Сделаю, что в моих силах.

Он хватает мою руку и с силой жмет.

— Спасибо тебе. Спасибо! Думаю, ты понимаешь, что это именно то, чего хотела бы Полина. Ты себе не представляешь, как она будет без меня скучать! Если ты ее хоть сколько-нибудь любишь, то найдешь способ его уговорить.

Я высвобождаю руку и воздерживаюсь от едких замечаний.

— Мне пора.

— Но ты с ним поговоришь, да?

— Я же сказал.

Но император непоколебим. При одном упоминании имени де Канувиля его лицо багровеет.

— Подумать только — подаренный императором мех! Она отдала ему мех, который мне преподнес в дар русский царь! — Я слежу, как он широким шагом проходит от своего стола красного дерева к пустому камину. Хотя от летней жары в этой обшитой деревом комнате не продохнешь, он наотрез отказывается открыть хотя бы одно окно. — Какая наглость, ведь согласись? — спрашивает он.

— Неразумно уж во всяком случае, ваше величество.

Он останавливается и оборачивается ко мне.

— Что же ты у нас всегда такой беспристрастный? Ведь этот парень тебя ненавидит, ты об этом знаешь? А ты за него заступаешься.

— Все оттого, что он невежественен, — честно признаюсь я, — и невероятно глуп. Но, по сути дела, он беззлобен.

Он смотрит на меня так, будто я говорю на незнакомом ему языке.

— И ради такого ничтожества ты готов навлечь на себя мой гнев?

— Риск просчитан.

Он ждет разъяснений.

— Я рассудил, что его величество поймет, что я пришел не ради капитана, а ради вашей сестры. Он ее любит, и это, похоже, делает ее счастливой.

Наполеон кивает, и на мгновение я начинаю думать, что выпросил для де Канувиля прощение. Затем он отвечает:

— Люди вроде тебя для меня всегда загадка.

По моей спине бежит холодок. Он сцепляет руки за спиной и пристально на меня смотрит. Так, наверное, чувствуют себя его солдаты.

— Я делаю то, что полагаю правильным, ваше величество.

— Даже когда это не в твоих интересах? — Он задумчиво качает головой. — А ты знаешь, о чем сегодня утром меня просила сестра? Она хотела, чтобы я вместо него выслал капитана де Септея. — Он дает мне время осмыслить услышанное и потом продолжает: — Она предложила мне жизнь капитана де Септея взамен на де Канувиля, потому что однажды де Септей отказался провести с ней ночь.

Я недоумеваю. Я знаком с де Септеем. Встречал его на приемах у Полины. Он влюблен в свою невесту и ни за что не обманет ее доверие.

— Быть может, ей невдомек…

— Да знала она все прекрасно! — зло перебивает он. — Поль, зачем ты ее защищаешь, если знаешь, что она за человек? Я сейчас скажу тебе, как обстоит дело. — Он подходит ко мне и усаживается в соседнее кресло. Если бы нас сейчас кто-то видел, то принял бы за старых товарищей, а не за императора и слугу. — Она для тебя стала привычкой.

Я не понимаю.

— Привычкой? — переспрашиваю я.

— Это как нюхать табак, — говорит император. — Поначалу получаешь удовольствие. Потом, с течением времени, остается одна привычка. Ты сам не знаешь, почему это делаешь. Просто потому, что делал это всегда. И без этого жизнь была бы чуточку неполной.

Я жду, чтобы он закончил. Неполной? В каком отношении? Но он ждет реакции от меня. Полина для меня — привычка, приобретенная на Гаити? Люблю ли я ее такой, какая она есть, или какой была?