Самые ранние археологические идентификации порабощенных людей были сделаны с помощью данных о захоронениях и находок могил, где главного погребенного предположительно сопровождали в посмертии один или несколько человек, очевидно убитые в ходе похоронных обрядов. Этот обычай нельзя назвать широко распространенным, однако на территории диаспоры викингов насчитываются десятки подобных примеров. Каждое захоронение имеет отличительные особенности, но, насколько можно обобщить, в могиле обычно находится один человек, чаще всего мужчина, похороненный согласно преобладающей в регионе традиции. «Жертвы» либо уложены в могилу вместе с покойником, рядом с телом или поверх него, либо помещены выше в том же кургане. У этих людей часто связаны руки и/или ноги, причиной смерти выступало повешение, обезглавливание или сильный удар по голове. Один из самых ярких примеров был найден в Баллатере на острове Мэн, где в X веке скандинавский молодой мужчина высокого ранга был похоронен в гробу с разнообразным оружием. Над его могилой возвели сложный курган из нескольких слоев земли, привезенной из разных мест (возможно, с принадлежавших ему полей?). В верхнюю часть кургана незадолго до окончания работ поместили труп женщины в возрасте от 20 до 30 лет — задняя часть ее черепа была срезана одним резким мощным ударом, вероятно мечом. К тому времени, как ее привезли к холму, тело успело окоченеть, а с момента наступления смерти прошло до семидесяти двух часов. Затем ее тело укрыли пеплом сожженных лошади, быка и овцы, после чего курган окончательно засыпали и наверху поставили столб.

Предположение о том, что эти несчастные жертвы могли быть трэллами и, следовательно, представляли собой еще одну категорию имущества покойного, были высказаны уже на первых этапах археологического изучения викингов. Но, хотя логика подобных догадок очевидна, их трудно однозначно доказать. Не исключено, что некоторые из жертв, или все они, были преступниками или военнопленными или относились к какой-то другой категории людей, чью смерть общество сочло необходимой и уместной во время публичной церемонии. Кроме того, совсем не обязательно одно и то же объяснение должно подходить ко всем случаям. Однако в пользу такой интерпретации говорят многочисленные вполне однозначные описания именно этого обычая в записках арабских очевидцев, наблюдавших скандинавские похороны на востоке, в которых при совершении погребальных обрядов убивали невольников обоих полов (но чаще именно молодых женщин). Наблюдения об аналогичных практиках, в том числе о массовом убийстве военнопленных, есть также у византийских авторов.

Недавние исследования с использованием новых научных методов выявили существенные отличия между главными погребенными в захоронении и теми, кто был казнен при совершении обрядов. Исследование изотопов кислорода в норвежских захоронениях эпохи викингов данного типа показало, что принесенные в жертву люди питались значительно хуже, чем главный погребенный, что, предположительно, указывает на более низкий социальный статус. Аналогичное исследование шведских захоронений принесло такие же результаты, кроме того, было установлено, что жертвы при жизни потребляли гораздо больше пресноводной рыбы. Кроме того, исследование показало, что некоторые из этих людей имели уже знакомые нам дентальные модификации в виде пропиленных на зубах бороздок. Может быть, на самом деле это был маркер рабства, наподобие клейма на теле? Но многие порабощенные люди когда-то были свободными, а затем могли добровольно или нет перейти в иное состояние. Возможно, конкретно эти принесенные в жертву люди были военнопленными, также не исключено, что в этом контексте подпиленные зубы могли иметь совершенно иное значение.

По-видимому, мы можем с достаточной степенью уверенности утверждать, что люди, убитые у могил других людей, имели более низкий статус, что подкрепляет мысль о том, что по крайней мере некоторые из них были трэллами. Дальнейшие исследования, несомненно, смогут пролить больше света на этот вопрос, но пока ясно, что бедственное положение порабощенных в некоторых случаях определяло даже обстоятельства и характер их смерти.

Опыт жизни порабощенных людей в период с середины VIII до середины XI века совершенно отличался от опыта жизни свободных людей вокруг них. Эпоха викингов во многом была временем границ — между разными культурами и образами жизни, между разными способами восприятия реальности, между людьми — в том числе на самом фундаментальном уровне личной свободы. Вместе с тем это было время, когда границы нарушали, проверяли на прочность, иногда даже стирали — и в этом тоже заключается существенная часть того, что сделало эти столетия такими важными.

Викингов можно рассматривать как бы сквозь призму: каждый поворот стекла порождает новых людей, новые отражения. У каждого была своя индивидуальность — собственное представление о себе — и ее внешние проекции. Некоторые из них нам знакомы, другие кажутся пугающе чуждыми. Пересечение границ во всех возможных смыслах этого слова лежало в основе эпохи викингов — и сейчас пришло время перейти на другую сторону.

Человеческое бытие в Скандинавии эпохи викингов не ограничивалось внешней телесностью и внутренней жизнью души — в нем также присутствовала индивидуальная природа личности.

Сегодня образ викинга зачастую выглядит как карикатура мужественности: длинноволосые воины украшают логотипы и рекламируют продукцию, апеллирующую к мифическому идеалу мужского поведения. В популярной культуре его уравновешивает почти такой же шаблонный образ уникально независимой женщины, представляющей якобы «нордический» архетип, либо (с более благожелательным подтекстом) ролевую модель женской эмансипации и уверенности в себе. Поэтому кажется особенно парадоксальным, что в реальности эпохи викингов находилось место для подлинной гендерной флюидности.

Патриархат был нормой в обществе викингов, но эту норму субвертировали на каждом шагу, и, что особенно удивительно, возможности для этого были изначально заложены в ее структуру. Викинги, безусловно, были знакомы с тем, что мы сегодня назвали бы разными вариантами квир-идентичности. Они образовывали широкий спектр, выходящий далеко за рамки традиционной бинарной оппозиции биологического пола. Границы жестко охранялись, иногда с привлечением морально-нравственной риторики, и общество оказывало на мужчин и женщин вполне ощутимое давление. Но в некоторых случаях эти границы приоткрывались с некоторой степенью общественного одобрения. Здесь присутствует явное противоречие, коллизия, которая может дать интересные результаты тому, кто пытается понять образ мыслей викингов.

В наше время разработан богатый словарь терминов, описывающих идентичность и предпочтения, сексуальную ориентацию и бесконечные варианты ее выражения, наши тела и то, как мы себя в них чувствуем, наши отношения с другими людьми, в том числе предпочитаемые формы обращения, — по сути, выработана терминология, которая признает и укрепляет наши позиции именно в том качестве, в котором мы сами себя ощущаем. С ее помощью мы также можем дать определение тому, что происходит на стыке этих идентичностей, и реакции общества на них, положительной или отрицательной. Исследуя аналогичные аспекты древней жизни, мы вряд ли можем напрямую перенести сегодняшние представления в поздний железный век. Некоторые ученые категорически утверждают, что это невозможно. В древнескандинавских языках не было слов для обозначения многих понятий, которыми мы пользуемся сегодня, люди того времени, вероятно, не воспринимали себя в таких терминах или не считали такие определения необходимыми, и социальный контекст во многом серьезно отличался.