— Да, я. Что тут скажешь? Сглупил.

В этот момент он проводит указательным пальцем по большому, и я вздыхаю с облегчением.

— Ты их не крал, — говорю.

В глазах Триппа мелькает удивление:

— Я же только что сознался.

— А я тебе не верю. Это сделала Шарлотта?

Будем перебирать всех по очереди.

— Ага, она. Я ее покрывал, потому что она не нарочно.

Опять трет пальцы. Поражаюсь — неужели он сам этого не замечает?

— Тоже мимо. Значит, не она.

Трипп по-прежнему не догоняет:

— Что за игры, Бринн? Я тебе отвечаю, а ты не веришь. Если, по-твоему, я все вру, тогда зачем спрашивать?

— Я пойму, когда услышу правду.

Он устало фыркает:

— Ух ты, надо же. Ясновидящая.

Кого он выгораживает? Конверт лежал в его комнате, так что потенциальных подозреваемых можно по пальцам пересчитать.

— Лиза-Мари?

Не думаю, что он стал бы покрывать свою мать, и потом, она в Лас-Вегасе, но я просто проверяю реакцию.

Ответ мгновенный, руки неподвижны:

— Нет.

— Тогда твой отец?

— Нет, — повторяет он и трет большой палец.

— Бинго, — говорю я тихо.

В отличие от меня Трипп никогда не краснеет, но сейчас его щеки заливаются краской:

— Да как ты это делаешь?

Он аж проговорился от потрясения. Тут же спохватывается и бормочет, что нарочно меня подколол. Только он слишком пьян, чтобы притворяться.

— Я не стану стучать на твоего отца, Трипп, — говорю. Плевать на украденные деньги, даже если они — ключ к разгадке всей тайны. Я просто вижу, что Триппу необходимо выговориться. — Ты можешь все мне рассказать. Как деньги попали к Шарлотте?

Он опускает лицо в ладони и какое-то время молчит. Уже собираюсь повторить свой вопрос, как он поднимает голову:

— Обещаешь никому не говорить?

— Клянусь.

— Я нашел их в выходные перед смертью мистера Ларкина. Искал в подвале молоток и увидел конверт под верстаком. Сразу понял, что к чему. Наверняка отец взял их после скандала со стеллажами, помнишь, которые поставил у Гризли, а потом разобрал? Я принес конверт к себе в комнату и стал думать, что делать. Решил в понедельник незаметно подбросить в секретариат, только в последний момент струсил и оставил дома, а ты зашла после уроков и увидела.

Трипп так сильно стискивает руки, что на них проступают вены.

— Во вторник и в среду — та же история, — продолжает он. — В четверг после смерти мистера Ларкина я в школе не был, и проклятый конверт целый день мозолил мне глаза. В пятницу я наконец не выдержал и взял его с собой. Думал, подброшу незаметно Гризли в офис, но в коридоре торчал полицейский, которого позвали обыскивать шкафчики учеников. Я, понятно, запаниковал. Вынул конверт с деньгами и сунул его не глядя в ближайший шкафчик — сама знаешь чей. А большой бирюзовый я потом прогнал через шредер в кабинете рисования.

— И ничего не сказал Шарлотте? — спрашиваю я.

— Я никому ничего не сказал, — отвечает Трипп.

Голова кругом идет. Ужасно, конечно, что его отец украл деньги, но стал бы Трипп теперь так убиваться? Нет. Тут что-то не так. Лихорадочно соображаю, что бы еще такого спросить, а он поворачивается ко мне и говорит:

— Поэтому я тебя и отшил.

— Отшил?.. — До меня не сразу доходит. — А, ты о физкультуре?

— Да. — Он с трудом сглатывает. — Я знал, что ты заметила конверт, и боялся, вдруг ты напишешь об этом в «Дозорном Сент-Амброуза» и отца посадят в тюрьму. Мне надо было сделать так, чтобы никто тебе не поверил, чтобы выглядело, будто ты мне просто мстишь. Или вообще не решишься ничего написать.

— Да я не обратила на конверт никакого внимания! — восклицаю я. — До недавнего времени я даже не знала, как он выглядел.

— Класс. — Трипп опускает голову. — Значит, я зря тебя отшил.

— Ты мог бы со мной поделиться, — говорю. — Ведь мы дружили.

— Ну конечно, дружили, — язвит он. — Тебя больше интересовала школьная газета, чем я.

— Неправда! — оскорбленно возражаю.

Трипп лишь хмыкает. Ничего подобного, хотя… Я помню, что была очень категоричной. Газета газетой, но я, пожалуй, не отступилась бы, считая, что раз говорить правду — благородное дело, то она всем пойдет на пользу. В конце концов я тихо добавляю:

— В любом случае, незачем было так унижать меня перед всем классом.

Взгляд Триппа прикован к пятну света на ковре.

— Я даже не помню, что наговорил, — бормочет он и трет пальцы.

— Еще как помнишь, — набрасываюсь я, и он со стоном откидывается на спинку дивана:

— Опять?!

— Как ты вообще до такого додумался? Назвать меня прилипалой!

Мне, в общем, все равно, просто любопытно.

Трипп невесело усмехается:

— Да чего уж скрывать? Ты и так уже наверняка знаешь, ясновидящая наша. — Он проводит рукой по волосам. — Я тогда по тебе сох, Бринн. Вот и испугался, что, если мы продолжим общаться, я рано или поздно все тебе выложу. Я был таким болваном, что иногда мечтал тебе обо всем рассказать, представляя, как ты обрадуешься развязке и побежишь о ней писать. Совсем спятил, правда? От тех мечтаний надо было раз и навсегда избавиться.

Пальцы неподвижны.

Я молчу, и Трипп вновь горько усмехается:

— Мне что, удалось наконец тебя заткнуть, да?

— Ты мне… ни о чем не говорил, — заикаюсь я.

— С какой стати? Ты по мне не сохла. Давай не будем забывать, что мне было тринадцать и в голове бардак. Теперь ты знаешь правду, Бринн. Довольна?

— Нет, — говорю. Трипп шумно выдыхает. — Видишь ли, даже этого недостаточно, чтобы довести себя до… — я машу перед ним рукой, — такого состояния. Тебя неделю нет в школе, не сомневаюсь, что ты все это время не просыхал. Выглядишь ужасно. — Скорее наоборот, но не суть, по идее, он должен выглядеть ужасно. — Отсиживаешься в гостевом домике у Шарлотты. Вряд ли причина в том, что твой отец взял деньги или что ты… разорвал со мной отношения. — Язык не поворачивается повторить его слова; да и потом, прошло четыре года, мы тогда были детьми. — Чего-то ты явно недоговариваешь.

«Как тебя угораздило?» Кому предназначался этот вопрос? В нем кроется разгадка, потому что Трипп задал его либо Шейну, либо Шарлотте, либо своему отцу.

— Нет, — тихо, но твердо произносит Трипп.

— Что — нет?

— Хватит.

— Трипп, тебе обязательно надо…

— Не надо. — Его взгляд становится жестким. — Я вспомнил, почему на тебя зол. Ты работаешь на телевизионщиков. Пользуешься мной, да?

— Нет, — возражаю, — клянусь тебе. Прости, я страшно виновата. Но я никогда не упоминала в «Мотиве» о наших с тобой разговорах. — Он недоверчиво