— А сразу так нельзя было сделать? — хохотнул я.

— Разговорчики, — огрызнулся капитан.

— И что мне теперь светит? — поинтересовался я. — Пятнадцать суток?

— Что надо, то и будет, — буркнул он.

И меня опять бросили одного в обезьяннике. Я растянулся на лавке и подумывал, не затянуть ли жалостливою песню из тюремного фольклора, но в голову ничего не приходило. Отнестись к своему заключению серьезно я никак не мог. Забрали в милицию, эка невидаль…

Я проснулся, когда кто-то невежливо ткнул меня в бок. В первый момент я даже не смог вспомнить, где нахожусь, потом пошевелился, чуть не рухнул на пол с узкой полки прямо под ноги Насте. Что это именно Настя я тоже не сразу понял. Свет был приглушен, а девушка была одета в какую-то дикого вида робу, типа полной химической защиты.

— Ты совсем сбрендил?! — зло прошипела она. — Какого черта ты устраиваешь?

— Привет, Настя, — сказал я, сел и потер глаза. Огляделся, чтобы убедиться, что недавняя «драка» рядом с кафе мне не приснилась. Не приснилась, к сожалению. Я сидел на лавке в образцово-показательном «обезьяннике» отделения милиции города Соловец.

— Я не дрался, — сказал я. — Этот хрен просто устроил истерику, а я не стал спорить и приехал сюда.

— Ты ударил его в присутствии патруля, — Настя сверлила меня холодным взглядом.

— Настя, прости, все по-дурацки получилось, — я пожал плечами. — Он сам выволок меня на улицу и начал наскакивать. Я с ним драться не собирался. И не дрался, собственно. Но тут приехала милиция, и весь этот «патруль благополучия» начал хором голосить, что это я на него напал. Вот я и… не сдержался, двинул разок.

Настя села рядом со мной и обхватила руками голову. Ее роба была в пятнах чего-то зеленого с резким химическим запахом. На каком-то полигоне она была что ли?

— Ты хоть понимаешь, что натворил, а? — проговорила она, не глядя в мою сторону.

Отпустили меня только под утро. С Настей пришел заспанный сержант, открыл обезьянник, вернул мне мои документы и вещи, поморщил лоб, когда не нашел среди описанных вещей «полосатика», который благополучно вернулся ко мне в карман еще вечером. И мы с Настей вышли на крыльцо в промозглый утренний холодок.

— Настя, а чем занимается этот самый «патруль благополучия»? — спросил я, поежившись.

— Как правило, суют нос не в свои дела, — буркнула она, отбросив косу за спину. Она была одета все в ту же робу. Даже странно было видеть ее в таком настроении. На лице раздражение и досада, вместо обычного расслабленного всемогущества.

— Ты не объяснила, почему все так плохо, — напомнил я. — Кстати, что теперь-то? Меня совсем отпустили?

— Нет, — она мотнула головой. — Теперь, чтобы все закончилось, нужно заставить этого твоего Геннадия отказаться от обвинений. А он сейчас лежит в больнице.

— Да с чего бы? — удивился я. — Не мог я ему ничего сломать или повредить!

— Клим, ты просто не понимаешь… — Настя вздохнула.

— Ну так объясни! — потребовал я. — Неплохо бы это было с самого начала сделать, чтобы я не попадал в такие вот идиотские ситуации…

— А почему ты думаешь, мы тебя определили именно в разведчики «границы тридцать два»? — Настя прищурилась и посмотрела на меня. — Как раз чтобы ты не попадал в такие ситуации. На вашей базе правила совсем не такие. Получать повреждения там — обычное дело. Но тебе же оказалось нужно зачем-то высовываться наружу…

Настя была взвинчена и зла. Но машину ей это вести не мешало. Фразы она цедила сквозь зубы, складывать их в общую картину мне пришлось самому. Милиция в этой версии Советского Союза занималась делами насквозь бытовыми. И ни КГБ, ни ее всемогущий особый отдел, ни прочие спецслужбы и тайные организации вмешиваться в ее работу не имели права. В начале двухтысячных в Союзе приняли как руководство к действию «закон разбитых окон», и все мелкие правонарушения, которые раньше даже не считались чем-то серьезным, начали жестоко искоренять. Какой-то ученый-социолог выпустил здоровенный меморандум, согласно которому и брошенный мимо урны окурок приравнивался по социальной значимости чуть ли не к убийству. Мол, если человек не способен придерживаться правил даже в мелочах, значит ничего серьезного ему вообще поручать нельзя. В закон было принято несколько поправок, категоризация преступлений и система наказаний была пересмотрена, случился чуть ли не общественный коллапс. Но вот прошло двадцать лет, и система устаканилась и пришла в равновесие. Количество мелких преступлений, вроде драк, хулиганства и прочих безобразий сократилось почти до нуля. Ну да, очень дисциплинирует, когда брошенный мимо урны бычок ставит крест на любой карьере, невзирая на любые связи. Совершил мелкое правонарушение — лишаешься прав на почти все. Деталей этой занимательной системы я уяснить не успел, потому что Настя уже доехала до базы.

— А я же машину оставил у кафе… — вспомнил я.

— Заберет кто-нибудь, ключи отдашь, — махнула рукой Настя. — Тебе теперь нельзя управлять транспортным средством.

— Надолго? — спросил я.

— Может быть, навсегда, — Настя скривила губы в подобии горькой усмешки. — Я по лицу твоему вижу, что ты не понимаешь, насколько влип.

— Уже более или менее понимаю, — вздохнул я. До моего невыспавшегося мозга и в самом деле стало доходить. — И никакого права на ошибку?

— Это было то самое право, которое почти разрушило СССР в девяностых, — отрезала Настя. — Я понимаю, что ты вырос при другой системе, поэтому и… Ладно. Я попытаюсь еще что-нибудь сделать. Но ничего не обещаю, на милицию я повлиять почти никак не могу.

— И будет суд теперь? — спросил я.

— Никакого суда не будет, — решительно сказала Настя. — Все, топай к себе, отсыпайся, или что там у тебя за планы на сегодня.

Настя газанула еще до того, как я успел захлопнуть дверцу машины, а я остался стоять перед главным зданием базы.

Обалдело стоять.

В голове не было никаких мыслей, мозг молча переваривал полученную информацию. Если отвлечься от того, что произошло это именно со мной, мне эта их социальная концепция даже нравилась. Всегда бесили долбоклюи, у которых сил не хватало донести окурок до мусорки или убрать говно за своей собакой. И еще те, кто перся через дорогу на красный, рисовал на стенах всякие загогулины или еще как-нибудь гадил по мелочи. Казалось бы, ну что сложного — соблюдать правила, а?

В местной версии СССР государство почесало тыковку и решило, что придется исправлять это положение силовыми методами, раз простые объяснения не доходят. И исправило. Продемонстрировало, что случается, если лишить человека всех тех благ, которые он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. И отправились все эти долбоклюи работать за еду под строгим присмотром. Собственно, как я понял, ситуация со мной была сложной, но не максимально. Хотя…

Да хрен знает.

Я махнул рукой