— Сэр, неужели вы хотите напиться до чертиков?

— Это вас не касается, мисс Крофтер.

— Пожалуйста, называйте меня, как всегда, Марджори. Мисс Крофтер — так прежде все звали мою свекровь.

Томас послушно закивал головой:

— Ну что ж, Марджори, принеси мне еще выпить.

— Мне кажется, мистер Мерриуэзер, вы уже выпили более чем достаточно. — Марджори мягко отняла у него стакан. От нее приятно пахло свежестью и опрятностью. — Почему бы вам не подняться наверх и не лечь спать? Я сейчас возьму ключ от одной из комнат…

Он посмотрел на нее, на ее губы, они напоминали ему другие, столь часто дарившие ему сладостное забвение. Он понял, к чему клонила Марджори, и в тот же миг его охватила тоска, чувство одиночества и желание забыться.

Потом они целовались на лестнице, ведущей наверх. Он еще помнил, как он ввалился вместе с поддерживающей его Марджори в комнату. Затем наступила полоса полного забвения, он очнулся только на следующее утро. Проснувшись, Томас обнаружил, что лежит один. Подгоняемый непонятно откуда возникшим стыдом, он быстро оделся, выложил из карманов на стол все деньги и незаметно удалился. С похмелья он соображал с большим трудом, но смутное ощущение, что произошло ночью, мучило и не давало ему покоя.

Голова раскалывалась от боли, цокот копыт о булыжную мостовую молотом бил по голове. На обратном пути домой он останавливался, чтобы перевести дух, настолько ему было плохо. Но его мучили не столько телесные страдания, сколько душевные. Сколько бы Томас ни уверял себя, что вчера он был настолько пьян, что вряд ли мог заниматься любовью, голос совести неумолкаемо звучал в его ушах. Как ни крути, он, упрекавший Линнет в неверности, переспал с другой женщиной. Он, искавший соломинку в чужом глазу, и может быть, совершенно напрасно, теперь разглядел в своем собственном целое бревно. Он обвинял жену, не имея веских оснований, и ему стало мучительно больно за совершенную им глупость, за беспочвенную ревность, за разрушенный собственными руками брак.

Оценивая захлестнувшие его чувства стыда и раскаяния, он вдруг ясно понял: если бы Линнет спала с другим мужчиной, она вела бы себя совершенно не так, как вела себя на самом деле, отвечая на его нелепые и вздорные обвинения в неверности. Боже, что он наделал? Он, считавший Линнет недостойной его, в мгновение ока поменялся с ней местами. Теперь не она, а он был не достоин ее.

Томас внезапно протрезвел от этой мысли. Боже, если бы Линнет увидела его сейчас: грязного, полупьяного, опустившегося. Он был омерзителен самому себе. Нет ему прощения. Но если он бросится к ее ногам, будет ее умолять, просить о прощении…

Вернувшись в «Таттерсоллз», Томас взялся за ум, бросил пить. В один прекрасный день собравшись с духом, он тщательно побрился, аккуратно оделся и направился в Лэнсдаун, полный решимости вернуть назад жену и своих детей.

Войдя в дом герцога, он без лишних слов отпихнул в сторону дворецкого Снеллинга, как всегда, мрачного и неприязненного, прошел на середину гостиной и громко позвал Линнет. Однако первой на его крики явилась не она, а ее мать, герцогиня.

— Ступайте домой, Томас, к своим лошадям, — повелительно проговорила она. — Вам здесь нечего делать.

— Напротив, мне здесь есть что делать. Здесь моя жена и дети. Я приехал забрать их с собой.

— Они не хотят ехать с вами, — ледяным тоном произнесла старая герцогиня.

— Давайте об этом мы лучше спросим их самих, — дерзко ответил Томас. Хоть держался он вызывающе, в глубине души он робел.

— Это уже не первый раз, когда Линнет вынуждена сделать выбор между вами и мной. Пусть она сама решит, оставаться здесь или…

— Она будет решать? — Герцогиня рассмеялась, от ее сиплого, зловещего смеха у Томаса похолодело сердце. — И это после того, как вы погубили ее и его светлость и выгнали ее отсюда.

Смысл ее слов не сразу дошел до изумленного Томаса. У него все поплыло перед глазами.

— Линнет сказала вам, что я ее погубил? Обесчестил?

— Вот именно. Она пришла к нам сразу после того, как это случилось. Она раскаивалась, плакала и молила о прощении. Она заверила нас, что вы женитесь на ней. Я попыталась убедить его светлость отослать ее на время в самое далекое наше поместье, чтобы проверить, не приведет ли ее падение к самым худшим последствиям, но муж не хотел ничего слышать. Вы говорите, что Линнет сделала выбор, но после того, как вы погубили ее, у нее не было никакого выбора.

— Нет, — срывающимся голосом прошептал он, затем почти крикнул: — Я не губил ее.

— Не надо кричать, лучше ступайте к себе домой. Прошлое пусть останется в прошлом, ведь его светлость и я простили Линнет.

— Она вам солгала. Клянусь, до свадьбы я до нее и пальцем не касался. Линнет, где же ты? — отчаянно закричал он.

В этот миг наверху лестницы появилась она, бледная, исхудавшая, но несмотря на это, самая прекрасная на свете и самая желанная для него женщина.

— Зачем ты приехал, Томас? — В ее голосе звучала ничем не прикрытая боль. Линнет одной рукой держалась за перила лестницы, другой за низ живота.

— Я приехал забрать тебя и детей. Разве вы не моя семья?! Я всегда так верил тебе. Думал, что ты никогда меня не обманываешь. — Его голос упал. — Но тогда почему ты сказала родителям, что я погубил тебя?

Линнет медленно спустилась вниз, по ее лицу текли слезы.

— Я боялась, что они не дадут своего согласия. Но ведь я выбрала тебя, тебя… я отказалась от всего ради нашей любви…

— Ты никогда от них не отказывалась, — мгновенно впав в ярость, закричал Томас. — Ты им солгала, и они, а не ты, отказались от тебя. А когда родился Алекс, они пришли к нам, и ты их приняла без всяких возражений. Стоило им позвать тебя, как ты, бросив все, ехала к ним. Ты ходила перед ними на задних лапках, угодничала, и ради чего?

— Ради наших…

— Только не приплетай сюда детей, они тут ни при чем. Ты сама погубила свою жизнь и мою тоже.

— Не смей так говорить! — вспыхнула Линнет.

— Тогда собирайся, бери детей, и мы вместе поедем домой. Докажи мне на деле, а не на словах, что ты по-прежнему любишь меня так же сильно, как я тебя.

— Но ведь они мои родители, — захныкала Линнет.

— А я твой муж.

Вдруг откуда-то сверху послышался шум. Они оба подняли глаза и увидели перепуганную гувернантку, которая бежала к сидевшим на самой верхней площадке Диане и Алексу. Дети сидели плотно прижавшись друг к другу. На их лицах отражался страх, тот самый детский страх, который в отдельные мгновения кажется самым жутким на свете. Гувернантка, подняв детей, повела их куда-то в глубь дома.

— Никакой ты мне… — Линнет не успела завершить свою гневную отповедь. Схватившись за живот, она вдруг согнулась пополам от сильной боли.

— Линнет! — в ужасе закричал Томас и, подскочив к ней, подхватил на руки. Если бы он чуть-чуть промешкал, то она повалилась бы на пол. Линнет стонала, плакала, билась в его объятиях, он ее утешал, называл ласковыми именами, успокаивал как мог. Все бесполезно. Томас бросил отчаянный взгляд на герцогиню.