пола скрипят, шаги отдаются эхом, дразнящий звук дрели неприятно жужжит прямо над моей головой. Каждая следующая комната становится темнее предыдущей, и тревога затягивает еще одну петлю вокруг шеи.

Справа от меня что-то шуршит. Тень двигается внутри тени, и, недолго думая, я замахиваюсь на нее. Сверкает металл, и молот вонзается в гниющую гипсовую доску.

После того, как я выдергиваю его, моя хватка на ручке ослабевает, и я прислоняюсь головой к стене.

Блять. Я, черт возьми, схожу с ума.

Я не осознаю, что сказал это вслух, пока из тени не раздается ответ.

Грубый. Знакомый. И очень близко.

— Не могу сказать, что вообще когда-либо считал тебя нормальным, cugino.

Данте всегда пользовался самым ужасным лосьоном после бритья. Это последнее, что поражает мои чувства, прежде чем что-то острое пронизывает мою кожу.

Глава семнадцатая

Лунный свет проникает в иллюминатор, отбрасывая тени шторма на заднюю стену. Я пялюсь на неё уже несколько часов подряд. Бодрствуя. Настороже. Гадая, вернется ли Раф, или мне предстоит провести вторую ночь, обнимая его холодную подушку.

Он сказал, что это встреча. Я знаю, период между Рождеством и Новым годом всегда остается размытым пятном в календаре. Но два дня. Какие встречи длятся два дня?

Мой телефон ни разу не пикнул с какой-нибудь дерьмовой шуткой или хотя бы короткой командой из одного слова. Вместо этого он прожёг безмолвную дыру в кармане, пока я бесцельно бродила из комнаты в комнату, дразня меня идеей написать ему.

Но гордость не позволяет.

Мой вздох сливается с шумом дождя, я сбрасываю одеяло с липкого тела и приподнимаюсь на локтях. Мне жарко и беспокойно, и как бы жалко это ни было, я знаю, что только мягкий убаюкивающий голос Рафа у моего уха и твердое ощущение его тела рядом с моим успокоят меня.

Я опускаюсь обратно на подушку. Ловушки — это наихудшая гребаная вещь.

Лежу так некоторое время, размышляя о том, что делать. Я дочитала свою последнюю книгу Для Чайников и уже так много раз звонила на горячую линию Анонимных грешников, что в моей голове не осталось никаких тем. Как раз в тот момент, когда я рассматриваю возможность прогуляться по яхте, чтобы избавиться от этой нервной энергии, отдаленный гул заставляет все волоски на моих руках встать дыбом. Мой взгляд скользит вверх, к ряду иллюминаторов вдоль стены, и желтому сиянию корабельных огней, которое медленно заливает их.

Облегчение ослабляет давление в груди. Забравшись под одеяло, я закрываю глаза и напрягаю слух, прислушиваясь к движению вокруг яхты.

Двигатель выключается, плавательная палуба стонет. Только когда французские двери открываются и захлопываются с такой силой, что изголовье кровати сотрясается о мою макушку, меня накрывает волна беспокойства.

Она становится все больше с каждым тяжёлым шагом, который отдается эхом по потолку. Я почти задыхаюсь, когда звук распространяется вниз по лестнице и приближается к двери каюты. Когда дверь со щелчком открывается и в комнату проникает запах дождя и враждебности, я зажмуриваюсь и перестаю дышать.

Что-то не так, я это чувствую. В воздухе витает яд, а Раф дышит слишком громко. Мои руки покалывает от осознания, когда он обходит кровать и садится в кресло у моего изголовья.

Опасность кричит, но тишина становится громче. Делая самый медленный и тихий вдох, на какой только способна, я позволяю себе приоткрыть веки — недостаточно широко, чтобы он понял, что я проснулась, но достаточно, чтобы оценить его.

Он смотрит на меня, положив локти на подлокотники кресла. Он крутит покерную фишку между большим и указательным пальцами, и каждый оборот отливает золотом в лунном свете. Он выглядит потрёпанным: волосы взъерошены, рубашка промокла насквозь, а из-за теней он даже кажется небритым.

Даже если бы я не спала, и мы были бы в холодном свете дня, я не смогла бы прочесть выражение лица. Его внимание расфокусировано, оно где-то в другом месте, в котором процветает невезение и приходится принимать тяжелые решения.

Я снова зажмуриваюсь.

Несколько секунд спустя кресло скрипит, и неторопливые шаги ведут в ванную. Трубы булькают и трещат в стенах, когда он включает душ. Вода стучит по кафелю, а пар просачивается под дверь. Сам факт его прихода и принятия душа почти убаюкивает меня ложным чувством безопасности, пока громкий треск не разносится по комнате и не заставляет меня выпрямиться.

Какого хрена?

С колотящимся сердцем я смотрю на дверь ванной.

— Раф?

Нет ответа.

На дрожащих ногах я выскальзываю из кровати, пересекаю комнату и стучу. Когда ответа по-прежнему нет, я напрягаюсь и осторожно открываю дверь.

Страх душит меня, но далеко не так сильно, как незнание того, что находится по ту сторону двери.

За запотевшим стеклом Раф стоит ко мне голой спиной. Одной рукой он опирается на стену, голова опущена, в то время как капли воды улавливают лунный свет, блестя, как металл, когда они скользят по его татуировкам и стекают в канализацию.

— Раф? — его покрытые татуировками плечи напрягаются, но он не поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Ты в порядке?

Тишина и пар окутывают меня, я втягиваю его ноздрями и чуть не задыхаюсь.

Не в силах справиться с напряжением, я рывком открываю дверь душа. Подныриваю под его руку и проскальзываю между ним и стеной. Его глаза такие же ледяные, как вода, пропитавшая мою футболку, когда он поднимает их со слива и смотрит на меня.

— Твои носки не сработали.

Что? Глупо, но я опускаю взгляд на его ноги, будто собираюсь обнаружить, что эти уродливые зеленые носки стали мокрыми. Но от того, что вижу, у меня пересыхает в горле. Кровь, и ее много, смешивается с водой и исчезает в стоке. Я прослеживаю дорожку по его бедру, через пупок и вправо от живота.

— У тебя кровотечение, — шепчу я, протягивая руку, чтобы коснуться окровавленной повязки. Понимая, что это будет больно, сжимаю руку в кулак и прижимаюсь спиной к плитке. Одна из них грубо царапает между лопаток. Я бросаю взгляд на его костяшки пальцев, тоже окровавленные, и соединяю все точки воедино: трещина появилась от удара кулаком по стене душевой. — Что случилось?

Его взгляд ленив и раздражен. Чернее, чем темная сторона луны.

— Ты случилась, Пенелопа.

Я смаргиваю воду с глаз и смотрю на него сквозь воду, в кои-то веки не находя слов.

Его пристальный взгляд приковывается к моему, обжигая еще жарче, когда скользит по моему промокшему хвосту и вниз по моей футболке. Он