Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты, главное, чаще пиши… — сказал Алексей из вагонного окна и подмигнул топчущейся рядом с матерью на перроне дочери: — Мы с Персиком тебя всегда ждем.
— А еще Персик пусть Максима ждет. Мы вместе приедем, — обещала Виктория. Смугленький мальчонка все чаще ночевал у Евгении. Жизнь у Светланы никак не ладилась. Разбил-таки Чекануху-Раю паралич. Оказались на Ланкиных руках — малыш полуторагодовалый и мать-инвалид. Постирать, обмыть, горшки выносить, да и деньги зарабатывать — все сама. Разошлись по спекулянткам красивые вещички, закупленные впрок от жадности в «Березке» на хосейновские «зелененькие», ведь и сыну и больной матери витамины требуются, а где их взять зимой-то? Измоталась Светлана, на себя рукой махнула.
— Ты хоть присядь, поешь с нами. Отощала совсем, — пригласила Евгения подругу за стол, раздевая раскрасневшегося от мороза Максима. А потом налила Ланке полную тарелку горячего борща и сметаны побольше положила.
— Жень, ты поспрашивай своих богатеньких дамочек, может кому моя бирюза приглянется. Но дешево не отдам. Сама знаешь — вещь первоклассная, заграничная, — жадно заглатывая еду, Светлана вытряхнула на клеенку из коробочки от духов «Диориссимо» хосейновский подарок. — Смотри, красота какая! — не удержалась, приложив к запястью браслет. Сердце Евгении сжалось от вида этой худенькой, почти старушечьей руки со сломанными запущенными ногтями.
— Обязательно Клавдии покажу, — заверила Евгения, упаковала импортную курицу: — Это на курсах в заказе дают. Отнеси матери. Ей бульон нужен. Кефира с молоком, творог сделаю и бульон от курицы остался.
— Ну, Евгения — благодетельница наша! И так Максим почти что на твоей шее. Потерпи еще немного, лады? Как только два исполнится отдам его в ясли на пятидневку. Может окрепнет к тому времени мой южный фруктик.
Лана уже пробовала поручить воспитание Макса государству, но не тех он, видно, был кровей: то ОРЗ, то краснуха, то воспаление легких. Врачи говорят — другая иммунная система, к северному климату не приспособлена. Будто, если он желтенький, то и не ее, Ланкин сын. Но обещали, что с возрастом организм окрепнет к окружению, адаптируется. «Как же адаптируешься к этому дерьму! — невесело думала Ланка, волоча санки с Максом по заваленному грязным снегом „Бродвею“. — Я уже тридцать пять лет здесь оттарабанила, а все никак иммунная система не свыкнется. С души воротит… Да, видать, у меня срок пожизненный».
2
Но все-таки эта длинная холодная зима, прихватившая еще март и пол-апреля, кончилась. Причем как-то сразу. Не успели оглянуться, окна помыть, зимние сапоги на антресоли попрятать, а вокруг все зелено и прогноз +20! Словно дождавшись приятной перемены в природе, умерла, отмучившись, Чекануха. Тихо и мирно, развязав руки Светлане, а на кладбище осыпала ее бедный гроб легкой метелью огромная, старая, густо цветущая черемуха. Спасибо ей, единственной, кто позаботился-таки о красоте для Раи, успел одарить нежным, почти неземным великолепием последний земной миг этой нескладной загубленной жизни.
…В июне, раньше, чем обещал, явился Алексей — с подарками, с наградами и дипломами.
— Значит все у тебя там хорошо, — явно огорчилась успехам мужа Женя. — И мы тут тоже молодцы. А ну, Вика, прочти папе басню Лафонтена, только с выражением, как ты умеешь, тоненьким голосом за лису и грубым — за ворону. Ее у нас с сентября в подготовительный класс в спецшколу в виде исключения берут, — мимоходом, сообщила мужу Евгения, и он понял, что планы на ближайшее будущее женой уже расписаны и облегченно вздохнул. Не придется заново громоздить хлипкую пирамиду из фальшивых «авось» (авось устроится, авось привыкнет Евгения в цирке) и бессильно наблюдать ее катастрофическое разрушение. Ведь уже сложилось вполне сносное житье: есть рабочий сезон холостяцкий, кочевой и есть каникулы — семейные, оседлые в Крюковской садово-огородной усадьбе. И теперь, предвкушая прогулки по лесу, рыбалку и возню в саду, Алексей с удовольствием паковал вещи. Дети играли тут же. Шестилетняя Виктория собирала в отдельную коробку свои игрушки для отправки на дачу, Максим, загостившись со вчерашнего вечера, рыча и фыркая возил по ковру новенький танк.
Евгения бегала по магазинам, запасая провизию «на дачу». Все-таки Солнечногорск не Кроюково, и кое-что у своих можно достать — мясо, колбасу, сосиски. Забить холодильник на даче хоть бы недели на две, а зелень своя, с огорода. Колбасу хорошо бы, конечно, взять «Одесскую» или «Краковскую» и тушенки припасти. Да еще у Светланки банок пять болгарских «голубцов в томате» для Козловских припрятано.
Евгения поднялась на второй этаж универмага в Светланкину галантерею. На прилавке стояла табличка «Учет».
— Нин, — наклонилась Евгению в кассу, — где это наша красавица пропадает? Не как областной слет ударников соцтруда? Нина зверем глянула в окошечко — нос красный, глаза вспухшие.
— Ты что, не в курсе? Убили Светланку… — И заголосила, выскочила из кабинки, а очередь — ничего, молчит — всеобщее сочувствие и понимание.
Новость облетела город еще утром, когда разошлись по домам дежурившие в ночную смену врачи, милиционеры и поднятые посреди ночи «Выстреловские» начальники. Разошлись отдохнуть, рассказав домочадцам о жутком ЧП, из-за которого теперь не одна шапка слетит. И понеслись слухи, перегружая нелепостью и без того скандальные факты.
Накануне вечером, в воскресенье, в 21.00 по московскому времени дежурный общежития курсов, едва присевший к телевизору для просмотра программы «Время», услышал на третьем этаже выстрел. Пока сориентировался, просигналил, как положено по Уставу на пост и поднимался к предполагаемому месту происшествия, услышал грохот и звон стекла. Прибывший через пять минут дежурный патруль обнаружил в комнате № 26, где проживали курсанты, Али Кулим и Фарид Бей, труп молодой женщины с огнестрельной раной в груди. Девица лежала на прибранной кровати в позе крайнего несогласия с происходящим: руки оборонительно прикрывали грудь, колени подтянуты к животу, в голубых глазах протест и удивление. В распахнутом окне сияло бледное июньское небо — признак северной «белой ночи» и колыхался край полосатой занавески, зацепившись за вырванную оконную петлю. Пустой светлый проем был похож на дверь, в которую только что кто-то вышел — торопливо и бесповоротно.
Перегнувшийся за подоконник сержант Глушков обнаружил внизу на асфальте распростертое тело мужчины с веслами в руках. Мужчина при близком осмотре оказавшееся курсантом третьего года обучения Игорем Пашутой, сжимавшим окровавленными руками обломки оконного косяка.
Дело не удалось толком прояснить. Поскольку главного участника происшествия выслушать не удалось (он