– Она мне внизу попалась, когда я завтрак разносила на первом этаже. Ну вот, считай, в 8 утра.

– Понятно, спасибо, – ответил я растерянно. – А ничего не сказала вам?

Люба озадаченно на меня посмотрела, пытаясь понять, зачем я интересуюсь.

– Да ничего особенного, – она пожала плечами, – а что случилось-то? Поссорились?

Я отрицательно покачал головой. Я и сам не знал, поссорились ли мы, и чем вообще обернется мое вчерашнее признание. Я просто стал пить теплый куриный бульон через трубочку, не говоря больше ничего. Люба быстро подмела пол, забрала для промывки мой мочеприемник и предложила мне судно. Я отказался. Вообще за время моего пребывания в больнице такие понятия, как стыдливость и смущение, полностью исчезли из моей жизни: теперь каждая интимная подробность, будь то «принятие душа» лежа или «поход» в туалет лишались статуса «личное». В любом случае я мирился со своей временной беспомощностью и мысленно поторапливал время своего выздоровление.

Люба сполоснула мою кружку и налила жидкую манную кашу. Кормили в больнице сносно, во всяком случае, я не жаловался: есть я мог только жидкое или сильно перетертое, поэтому большого разнообразия не было. Мы с Любой поговорили немного о погоде и невыносимой жаре, пока я допивал жидкую кашу. Она второй раз помыла мою кружку, налила в нее слабый компот и ушла помогать другим лежачим больным. Я остался в одиночестве. «Где ты, Инна», – лишь думал я.

Пока я находился в больнице, я много размышлял обо всем, что со мной случилось. Времени на рефлексию было с избытком: хоть я старался больше читать художественной литературы, но чаще просто погружался в свои мысли. Я удивлялся, как могла спокойная размеренная жизнь вполне обыкновенного парня около тридцати перевернуться с ног на голову в один миг. В миг появления Инны. Я вспоминал все, что чувствовал и переживал за неделю, когда Инна снова появилась в моей жизни, стараясь запомнить свои эмоции, сны и прочие мельчайшие подробности. Зачем я это делал – не знаю. Что вполне очевидно – от безделья, но, конечно, я думал и о ее болезни, которая не даст нам прожить долгую жизнь вместе. Поэтому мне было важно оставить в памяти все, что так или иначе было связано с Инной. Я пытался отстранять мысли о том, что будет, когда она умрет, это было слишком тяжело и невыносимо. Тем не менее такие переживания тоже посещали меня, но я решил просто жить – справляться с трудностями на нашем пути по мере появления. Пока самой большой трудностью было мое здоровье. Совершенно точно я знал одно: я не смогу отпустить Инну до самого конца, каким бы он ни был. Она оставила след во мне далекие шесть лет назад, чего не знала, беззаботно ожидая автобус на остановке около моего дома, спокойно смотря в телефон по дороге и вдруг подняв взгляд на меня, стоящего у дверей. Я остался для нее случайным прохожим, которого она бы никогда не вспомнила, встретив второй раз. Но я запомнил ее навсегда. Открытка на набережной, и мои сны, и та оторопь во время нашей встречи на перекрестке – лишь подтверждение, насколько глубоко она жила во мне все эти годы. Я не мог ее отпустить, я был привязан к Инне задолго до ее первого «Привет». И сейчас, узнавая ее, я все глубже погружался в ее душу. Иногда я ловил себя на мысли, не слишком ли маниакальной кажется Инне моя к ней привязанность. Но ничего поделать с собой я уже не мог, Инна вызывала во мне что-то совершенно непохожее ни на что прежде: она была моим спокойным океаном, моим бескрайним космосом, в который я хотел погрузиться. Я любил ее.

«Где ты, моя Инна», – с этой мыслью я заснул около четырех вечера, не дождавшись ни Инны, ни хотя бы традиционного перетертого яблока с бананом на полдник. Когда я открыл глаза, увидел, что солнце клонится к закату, мое окно как раз выходило на юго-западную сторону. Палата была по-прежнему пуста, а на тумбочке около меня стояла небольшая тарелка с полдником. Я взял телефон, сообщений не было. Я горестно вздохнул, дотянулся до тарелки и, поставив ее на загипсованную грудь, начал есть лежа, даже не пытаясь сесть. Я снова взял телефон и открыл начатую главу книги, но, как бывало и раньше, не мог сконцентрироваться на тексте, перечитывая по нескольку раз страницу за страницей. «Дурацкая затея, – со злостью подумал я и отложил телефон в сторону. В голове в ужасе забилась мысль. – Вдруг она не придет».

Я безрадостно доскреб маленькой ложкой пюре, я хотел только одного – чтобы Инна была рядом. Я чувствовал себя одиноким, брошенным, беспомощным и жалким. В груди заныло, на глаза навернулись слезы, я сжал кулаки: «Я причинил ей боль, когда рассказал про Машу. Это было жестоко. Какой же я идиот». «Так тебе и надо, это – твоя карма», – Машиным голосом твердило мне подсознание. Что я имел в итоге: две обиженные девушки, разъяренный отец одной из которых устроил на меня жестокое нападение, а другая не только знала этого человека, но и знала теперь, что он – заказчик избиения. Я бы, пожалуй, понял Инну, если бы она больше не пришла ко мне. Не смог бы смириться, но понял: я трезво оценивал свое поведение. Инна имела полное право думать, что я – подлец, который, поступив не по-мужски с Машей, однажды может предать и ее. Да и едва ли ей хотелось разбираться в переплетениях моей трусости: «я бы бросил Машу, но…», «я бы рассказал полицейскому про Павла Олеговича, но…».

Я лежал и корил себя, за этими мыслями я даже не сразу заметил, как в палату вошла Люба.

– Ну, ты сегодня и соня, – Люба несла небольшую кастрюлю, аккуратно придерживая крышку. – Полдник проспал, ужин проспал. Если бы не я дежурила, то и не поел бы.

Она поставила кастрюлю и пошла в туалет помыть мою кружку. Из кастрюли доносился аромат горохового супа, желудок заурчал.

– Дань, ты поешь пока, – Люба наливала суп, который, возможно, был кашей для других пациентов, но для меня, пациента со сломанной челюстью – разбавленный жидкий суп. – Я тебе судно поставлю поближе. Ты как закончишь, меня вызывай.

Люба показалась мне какой-то суетливой, она быстро помогла мне сесть, подала кружку и ушла, захватив с собой ароматную кастрюлю. Мы даже не поговорили, как обычно, хотя сегодня Любина компания была бы мне очень кстати. Я поел