– Я не участвую в конкурсе! – сказал Боб.

Бела замерла и побледнела.

– Божественная пара! – воскликнул Балканский. – Какая пара! Встреча поколений! Молодость и красота танцует со зрелостью и элегантностью! Неужели вы в состоянии бросить юную даму?

– Я его дочь, – сказала Бела.

– Да здравствуют дети наших родителей! – вскричал Балканский. – Символично! Великолепно! Отец и дочь! Только этого нам не хватало сегодня ночью!

В голове у Боба стучало. Хотя бы глоток чего-нибудь покрепче!

– Почему вы не уговариваете папочку станцевать? – насел Балканский на Белу, которая дрожала, как тростник на ветру.

– Папа, прошу тебя… – через силу прошептала она, коснувшись его длинными бледными пальцами. – Останься ненадолго!

Почему бы и нет, подумал он. После всего случившегося это, пожалуй, единственное, что он может дать Беле: пару сумасшедших танцев на дурацком конкурсе, а потом жюри все равно спишет их. Кто знает, когда еще у него появится возможность побыть с ней наедине? Он уже пожалел о своих словах про растраченную любовь и деньги. Все Деспоты вспыльчивы, но отходчивы. По глазам Белы он понял, что одержал победу, но это его не обрадовало. Он победил плоть от плоти своей, родную свою кровиночку. Победил единственное оставшееся у него дорогое существо. Это была Пиррова победа.

Боб задыхался. А вдруг это – последний шанс все исправить?

– Какой у вас номер, уважаемый? – Балканский заглянул ему в лицо, хватаясь за внезапно всплывшую соломинку. Деспот с ужасом обнаружил, насколько стар этот фальшивый юноша. Его лицо, покрытое толстым, потрескавшимся слоем актерского грима, напоминало морщинами и складками пустыню в Эмиратах, увиденную с птичьего полета. Лысина, по которой ползли редкие пряди, сильно вспотела. Он вдохнул дешевый запах одеколона и прочитал в его глазах мольбу: отказываясь танцевать, Боб лишал его куска хлеба. Его охватила жалость к этой большой потасканной кукле, отчаянно боровшейся за существование.

– Номер у вас какой, уважаемый? – опять взмолился Балканский.

Боб вспомнил, что в начале вечера ему всучили какой-то номерок. Появился прекрасный повод добраться до спасительной бутылки виски.

– Он на столе… – ответил он. – Пойду принесу.

Бела стояла в балетной позиции номер один, следя за ним огромными глазами, исполненными надежды. Он и забыл, когда видел такой взгляд. В последний раз, когда на Каленичевом рынке она просила его купить щенка-овчаренка, ворочающегося в картонной коробке.

«Придет смерть, и у нее будут твои глаза…» – пронеслись в его сознании строки Павезе. Кровь хлынула в голову; казалось, она вот-вот разлетится на миллионы осколков. В ушах страшно гудело – это его траченый организм в панике ударил в набат.

Беле стало страшно – она поняла, что переборщила. Она не знала, что сказать или сделать, а Балканский все скакал вокруг них, непрестанно бормоча что-то о символичности их танца, о встрече двух поколений, о красоте любви и танца, которая может спасти мир.

Холодный пот струился по спине Боба. Смерти он не боялся. Страшно было пережить удар и остаться неподвижным. Кто станет ухаживать за ним? Последние годы он провел как одинокий волк, весьма довольный таким способом существования. Да, мог спасти револьвер, но как дотянуться до него, если это все-таки случится именно сейчас? Он часто задумывался о возможности самоубийства. Прыжок из окна неприемлем. Слишком много останется времени для того, чтобы задуматься о встрече с асфальтом. Повешение казалось ему отвратительным, таблетки не гарантировали абсолютного успеха. Резать вены – Боб на дух не переносил вида крови. Если на медосмотре ее брали у него на анализ, он отворачивался и закрывал глаза, даже если кровь брали из пальца! Газа в Белграде давно уже не было. Он вспомнил старое высказывание Жана-Ришара Блока о том, что мещанин – свинья, желающая умереть естественной смертью.

Он направился к юбилейному столу, стараясь шагать прямо и уверенно. Залпом выпил бокал виски, лед в котором уже давно растаял. Пока он наливал вторую порцию, директриса оторвала взгляд от пищи и спросила, не кажется ли ему, что он слишком долго танцует с девушкой?

– Это моя дочь. Я давно не видел ее.

Все облегченно вздохнули, устыдившись похабности собственных мыслей.

Он вернулся на танцплощадку, вытащил из нагрудного кармана блейзера картонный номерок, который все время там и покоился, и протянул его Балканскому.

– Ваша фамилия, уважаемый? – спросил Балканский.

– Деспот, – коротко отрезал Боб, ощущая, как вместе с виски в жилы возвращается жизнь.

– Пара номер тридцать семь, семья Деспотов! – ухватился за микрофон Балканский. – Отец и дочь Деспоты!

Так Боб, спустя много лет, опять начал соревнование.

Хотя в Сараево все еще водились господа, Господином называли только его. «Господин идет!» – неслось по коридорам классической гимназии, и он появлялся в дверях класса как праздник, который всегда с тобой, в своем блейзере, на груди которого сияли золотые пуговицы с гербом британского Королевского военно-морского флота, напоминающие звезды, светящиеся в вечной тьме хмурой сараевской скуки. В то время преподавателей положено было называть «товарищ профессор», но он никогда не требовал от учеников называть его именно так, и для всех них, независимо от возраста он был Господином. Высокий, всегда осанистый, с импозантным носом, сорокалетний мужчина с зелеными кошачьими глазами, усыпанными множеством рыжих крапинок, с роскошными каштановыми волосами, которые прядями ниспадали на невероятной белизны воротник, словно не был родом из Боснии (а родился он, сын землемера, в крохотном провинциальном городке). Он шел по Башчаршие мимо источенных червями деревянных ставен ювелирных, шорных, седельных и портновских лавок совсем как Лоуренс Аравийский, обходящий золотые ряды на базаре в Абу Даби. И в тот же миг эта фантастическая картина, пропахшая горелым маслом и едким дымом мангалов, превращалась в кадры из фильма, отснятого в какой-нибудь экзотической стране. Наверное, он был единственным преподавателем, которого никогда не подвергали «выкликанию» – подлому сараевскому школьному обычаю, когда за спиной жертвы кто-то, оставаясь незамеченным, непрестанно «выкликает» имя жертвы, доводя ее до белого каления.

Господин был первым, в самом деле первым господином, с которым Боб Деспот познакомился в своей жизни и который навсегда остался для него непревзойденным arbitrum elegantorum – неизменной мерой элегантности в одежде, даже в годы, когда он уже познакомился с величайшими достижениями знаменитейших модных домов мира. Нигде и никогда больше, кроме как в свои юные сараевские годы, Боб не видел, чтобы кто-нибудь носил в специально сшитом маленьком карманчике зимнего пальто из черного кашемира роскошно уложенный белоснежный платочек! Он будто специально провоцировал одеждой и поведением город, бесенеющий от невысказанных угроз и проклятий, город, который никогда и никому не прощал более мелких выходок.