Город А. Человек взбирается на скамейку и начинает речь, обращаясь к прохожим, идущим по тротуару. Одет он слегка необычно и говорит немного необычные вещи. Вокруг сразу же собирается толпа и начинает внимательно слушать, не соглашаться и бурно, а порой агрессивно спорить с проповедником.

Город Б. Человек на улице начинает речь, обращаясь к прохожим. Одет он не просто необычно, а совершенно вызывающе, он практически голый! И рассуждения его возмутительные! Но вокруг него не только не собираются слушатели, напротив, прохожие норовят побыстрее пробежать мимо проповедника. Их совершенно не интересуют его взгляды и теории, у них своих теорий и взглядов в башке полно.

Вы уже, наверное, догадались? Да, первый город — в глухой провинции, населённой людьми с практически деревенским сознанием. Второй — современный мегаполис, где на фриков просто не обращают внимание.

В городе А живут люди, которых очень возмущает, если кто-то думает неправильно, говорит возмутительные вещи, ошибается. Его тут же начинают поправлять, то есть приводить к общему знаменателю, порой даже силой. В городе Б всем наплевать на чужое мнение, потому что у каждого прохожего тут есть своё собственное, ничуть не хуже. Здесь давно привыкли, что каждый имеет право быть непохожим на остальных и обладать любой точкой зрения. Поэтому здесь больше разнообразие мнений и выше терпимость к иным людям. Мегаполис — будь то древний Вавилон, Древний Рим или современный Нью-Йорк — это город внутренней свободы. «Даже собака становится свободной, когда входит в Вавилон», — говорили древние вавилоняне. К современным мегаполисам это относится в гораздо большей степени: такого разнообразия вкусов, интересов, профессий, точек зрения, идеологий, увлечений, мнений никогда ещё не было в истории! Именно поэтому современных людей нельзя загнать в рамки одной идеологии или религии, они для этого слишком разнообразны внутренне. У каждого — своя мировоззренческая картина, своя внутренняя мораль, своя система ценностей, и все это — под одинаковой лаковой изоляцией толерантной вежливости, предохраняющей от конфликта несовместимых точек зрения.

О том, в какую сторону и почему меняется внутренний мир людей, как именно он усложняется и надстраивается новыми ограничениями и открытиями, мы поговорим, когда будем рассматривать шестой закон эволюции. А пока переходим к пятому.

Пятый закон эволюции звучит очень просто и как бы сам собой разумеется: всё новое строится на базе старого и потому несёт в себе все родовые черты старого. Мне это напоминает слова одного знакомого, конструктора авиационных пушек: «Всякую новую установку начинаешь проектировать на базе старой, меняя размеры, характеристики, материалы. И вот через какое-то время у тебя на чертежах вырастает нечто совершенно новое, чего никогда не существовало в природе». И верно, ведь от чего-то же надо отталкиваться.

Из чего делать новое, как не из старого, если в мире больше ничего и нет?

Очень забавно и поучительно наблюдать этот процесс на примере человека, которого природа сделала из древней обезьяны. Все родовые черты зверя, от которого он произошёл, человек несёт в себе, а вместе с ним — и вся цивилизация. Давайте поищем в себе зверя.

Раскрыть в человеческом поведении животные истоки помогает наука этология. Она изучает инстинктивное поведение животных. А одним из первых этологов в нашей стране, который выявил под наносами человеческой культуры обезьяньи привычки и повадки, был биолог Виктор Дольник. Он обратил внимание на то, что многие вещи, которые мы считаем приобретениями разума, на самом деле — порождение инстинктов. Это просматривается и в мелочах, и в важном.

Основной тезис этологии человека таков: в основе практически всех наших действий, которые мы привыкли считать разумными, лежит неразумное инстинктивное поведение. Но мы привыкли оборачивать свои действия в фантик слов, а бессловесные животные просто поступают — без рассуждений. Наш мозг — это компьютер, а любой компьютер производит только те действия, которые обусловлены установленной программой. «Нет программы — нет поведения» — вот идея мудрого этолога Дольника, и на ее основании он построил свою теорию.

Каковы же особенности нашего вида, присущие ему от природы? Начнём с мелочей…

Почему, скажем, в кухнях многих стран мира существуют откровенно порченые блюда, воняющие тухлятиной? Эскимосы, например, любят закопать мясо в землю и подождать, пока начнёт гнить, после чего выкапывают и с удовольствием поедают. В Исландии таким же образом «протухают» акулье мясо, китайцы едят «столетние» яйца, полагая их деликатесом, а уж о французских или чешских выдержанных сырах я и не говорю — их считают изысканным деликатесом, хотя запах от них тот еще. А неимоверно вонючий плод дуриан из Юго-Восточной Азии даже в отели запрещено заносить, но он считается королём фруктов. Не странно ли?

С одной стороны, запах тухлятины и прочая вонь кажутся нам отвратительными неспроста, это тоже животный признак: испорченной едой можно здорово отравиться, вот природа и заложила в нас на уровне инстинкта отвращение к запаху экскрементов и всего порченого, гнилого. Ни один зверь, кроме падальщика, специально приспособленного для поедания разлагающегося мяса, гниль жрать не будет. С другой стороны, мы же его преодолели, этот природный тормоз — да ещё настолько, что некоторые подпорченные продукты считаются в разных культурах деликатесом. Как это вышло?

Не от хорошей жизни!

Когда наши животные предки слезли с деревьев и вышли в саванну, они проигрывали всем местным хищникам в силе и скорости и более или менее успешно могли лишь отгонять мелких падальщиков от мертвечины. Это было почти единственное доступное им мясо. Значит, шёл отбор по признаку наименьшей брезгливости. Если бы сотни тысяч лет назад естественный отбор не заложил в наши генетические программы возможность поедания вонючей пищи, ни о каких кулинарных изысках такого рода и речи быть не могло. Если нет программы — нет и поведения. И с этой точки зрения все наши бытовые привычки, обычаи и мораль имеют животно-инстинктивное происхождение.

Другой мелкий пример. Человеческие дети любят качели. Казалось бы, глупое занятие — маятником раскачиваться туда-сюда, испытывая мгновенные ощущения невесомости. Так почему же все детские парки развлечений состоят из аттракционов, где в том или ином виде используется полет, вращение, переворот или мгновения невесомости? Можно сколько угодно катать на карусели щенков, жеребят или детёнышей овец — ничего, кроме ужаса, у них это не вызовет. А человеческим детёнышам полет доставляет настоящее удовольствие. Дети весело хохочут, когда взрослые их подбрасывают и ловят. А всё потому, что наши далекие предки прыгали по деревьям, и в глубинах мозга до сих пор осталась программа брахиации, то есть умения перескакивать и перелетать с ветки на ветку, раскачиваясь на руках. Этой программе, которая живет в глубинах нашего мозга, примерно 25 миллионов лет — именно тогда наши общие с гиббонами предки передвигались с помощью брахиации. Поэтому до сих пор самые частые детские сны — это сны о полетах.

Почему же качели так нравятся именно детям? Потому что дети ближе к животным, чем «очеловеченные» взрослые, уже прошедшие воспитание и социализацию. Собственно говоря, дети и рождаются животными. Если бы не воспитание, они так и остались бы дикими бессловесными зверями, как Маугли, выращенный волками.