Стейнору сегодня везло в карты. Ему вообще везло в последнее время. Грязная, отвратительная работа закончилась, и о ней можно было забыть. По крайней мере, он теперь выбрался из нищеты, выплыл на поверхность, и зашитых в пояс денег хватит на то, чтобы чувствовать себя человеком и никогда больше не иметь дела с той мерзостью, которая называется имперским двором. Теперь он свободен. Он почти не следил за игрой и даже внимания не обратил на богато одетого немолодого асена, стоявшего в дверях, прислонившись к косяку, и внимательно разглядывавшего гостей. Он весь был там, в Империи, праздновал свое возвращение и мысленно уже целовал чью-то шейку, подбираясь губами к ушку жены ли, подруги ли, кто его знает.

Асен заметил у дальней стены в полутьме кого-то из знакомых, помахал рукой, отлепился от косяка и двинулся навстречу, поминутно спотыкаясь о наваленные на полу вещи и аккуратно перешагивая через ребятишек.

Стейнор склонился над столом, уронил голову на скрещенные руки и, сощурил глаза, наблюдая сквозь опущенные ресницы, как играет вино в стакане.

Проходя мимо стола, где сидел Стейнор, асен вдруг вытащил из-за пазухи кинжал и одним коротким ударом, почти не замахиваясь, всадил его в шею тарду. Тонкое лезвие пробило кость и вошло в мозг. Стейнор умер мгновенно. На пол со стула тяжело съехало уже мертвое тело.

Ивэйн отпустил рукоять кинжала, отступил на шаг и скрестил руки на груди, спокойно и даже с любопытством разглядывая труп. Пожалуй, именно спокойствие и парализовало всех вокруг. Несколько долгих мгновений люди не могли сдвинуться с места, пораженные жестокостью и бессмысленностью убийства. Потом женщины, подхватив детей, с визгом кинулись на улицу. Наконец кто-то из мужчин опомнился. Переглянувшись, они набросились на Ивэйна, закрутили ему руки за спину. Он молчал и не сопротивлялся. Знакомый, которого он приветствовал на пороге, протолкался к нему и, делая вид, что помогает удерживать убийцу, шепотом спросил:

— За что ты его?

— За короля, -также тихо ответил Ивэйн.

Тот только сжал Ивэйново плечо и, успев шепнуть напоследок: «Хорошо, я им расскажу», растворился в толпе.

Поминки по отцу Эрвинд справил в одиночестве, но, узнав о коронации сестры и первых ее деяниях, он напился первый раз в жизни. Он сидел в «Золотом Лебеде» — кабачке, где собиралась золотая молодежь столицы, и, демонстративно морщась и зажимая нос, методично вливал в себя стакан за стаканом тардскую кислятину.

— Ненавижу его, — сказал принц своему соседу — печальному молодому дворянину, очередному другу, которого нашел для Эрвинда заботливый Император.

Повелитель Империи и Лайи ни на минуту не поверил в заговор Эрвинда Младшего против Эрвинда Старшего и терялся теперь в догадках. Временами его посещала страшная мысль, что король Эрвинд таким образом заслал в его дворец шпиона. Чтобы избавиться от страхов он приставлял к Эрвинду разных друзей и подруг, надеясь, что принц о чем-нибудь проболтается. Но тщетно.

— Ненавижу его, — повторил Эрвинд мрачно.

— Кого? — испуганно спросил юноша.

По какой-то нелепой случайности он оказался совестливым и боялся, что придется доносить на Эрвинда.

— Кого-кого? Отца, разумеется.

— Тише ты, нельзя так о…

— Ах нельзя? А он что творит? — Эрвинд говорил почти без злости, холодно, глухо. — Даже умереть как порядочный человек не может.

— Что ты? Тише…

— Он же и ее приговорил. За собой в могилу тянет. Так любит.

— О господи, кого?

— Да Мэй, разумеется. Ты уже слышал про серьги?

— Эрвинд, ради бога, успокойся. Не надо так.

Эрвинд поглядел на изнывающего тарда и, к его ужасу, расхохотался. Для асена напиться означало — потерять контроль над чувствами, но не над мыслями. Даже в бреду асенский принц не сказал бы ничего, что могло повредить ему, отцу, Мэй или Лайе. Тардам же это было решительно невдомек.

Развеселившийся Эрвинд одним махом осушил еще стакан и хлопнул незадачливого доносчика по плечу.

— Не бойся. Все в порядке. Так ты еще не слышал эту историю про разбой на границе и про золотые серьги?

— Слышал, слышал, — тихой скороговоркой ответил тард, с ужасом представляя, как Эрвинд начнет сейчас во всеуслышание пересказывать эту историю.

На самом деле ее, конечно, знали все, хотя знать никому не полагалось. А дело было так: после несчастья, случившегося с посольским врачом, Император справедливо решил, что Лайя нуждается в большем количестве солдат для поддержания порядка. И, чтобы получить на это средства, увеличил налоги. Мэй выплатила все день в день и копейка в копейку, но так как ей не хватило нескольких тысяч марок, она послала Императору золотые серьги своей матери. Дело приняло некрасивый оборот. Тарды были рыцарями, и при дворе шептались, что многие из могущественных графов Империи уже высказали свое недовольство. Хоть асены и лисье племя, их нельзя обирать до последней нитки. Так, чего доброго, Император войдет во вкус и посягнет на иммунитет собственной знати.

— Если это были действительно серьги ее матери, вряд ли они были золотыми, — задумчиво сказал Эрвинд. — Тут даже на позолоченные надеяться не приходится. Скорее всего, поддельные побрякушки, или она кого-нибудь ограбила. Но это не важно. Важно, что таким галопом она скоро доскачет до могилы. Нельзя было уезжать. Я должен был понять, чего он, мерзавец, хочет.

— Эрвинд! Осторожнее! — взмолился тард.

И заработал лишь новый пугающе-пронзительный взгляд.

— Слушай, не волнуйся так. Клянусь тремя своими дедушками, все будет в порядке. Хочешь хороший совет? Отправляйся сейчас домой и напиши Императору, что я назвал своего отца мерзавцем. Так всем будет лучше.

Вот этот-то совет Эрвинд давал совершенно серьезно, из самых добрых побуждений и почти на трезвую голову. Но юноша, вместо того чтоб ему последовать, покраснел как вареный рак и, понимая; что вызывать сейчас принца на поединок будет глупо и бессмысленно, ухватился за бутылку.

Грядущее показало, что прав был Эрвинд. За соседним столом на всякий случай сидел второй осведомитель, и весь разговор в тот же вечер стал известен Императору. И спустя несколько дней неудавшийся шпион отправился служить в Богом забытый гарнизон, от которого до другого такого же надо было три дня скакать без отдыха.

В небольшой, богато обставленной комнате в резных креслах с позолотой сидели двое. Вернее сказать, сидел один — седой старик с кустистыми бровями и почти уже бесцветными, но цепкими глазами. Второй, мужчина лет сорока с жестким породистым лицом, то и дело вскакивал и начинал бродить по комнате, что-то горячо доказывая своему собеседнику. Старик был Императором, второй — имперским послом в Лайе.

— Убийцу они поймали тут же, — рассказывал посол. — Впрочем, он и сам не думал убегать. Ну ладно, они его все же поймали. Он оказался бывшим секретарем их короля. Казалось бы, что тут долго думать? И тут выясняется, что сам король десять лет назад судил этого секретаря, Ивэйна, за казнокрадство. Как прикажете теперь это понимать? Где причина? Ладно, все делают вид, что понимают. Я сказал, что речь идет о государственной измене и дело должен разбирать имперский судья. Они согласились. Начался суд.