«За свою жизнь навязала я платков до Луны. Посверх трёх тыщ. С кульманский вагон, поди, будет». И война. И долгое, не судьбой навязанное, а сердцем выбранное вдовство: «Мужа, пускай и награждённого могилой, любя не покидают…»

А каждая главка, из русской пословицы растущая, — на вкус ягодка, на слух — музыка. «Доброму роду нет переводу» — утвердил в послесловии Валентин Курбатов. И добавил о стиле: «…старые женщины ещё и говорили тем прекрасным языком, который бережётся по русским селам (…) Чаще писатель, будто остерегаясь этой яркой, внешне не правильной, но крепкой и ладно подогнанной, как крестьянская одежда, речи, переводит её в привычное русло литературного языка, уходя к несобственно-прямой речи, где можно при гасить слишком пёстрые краски, так напоминающие старые деревенские лоскутные одеяла». Нет-нет, здесь эта пестрядь лоскутная — сплошь! Уютная и тёплая, красивая и ладная, грубовато-озорная… Совсем как героиня: «…дурёка тот поп, что крестил, да забыл утопить».

Мастерством всю свою трудную жизнь прожила, без работы едва не обезножела, да платок спас, — и всё остановиться не может: «Отгоревала я вся. Отошедший уже человек… А платки-то всё поманеньку наковыриваю. Не могу оторваться от этой сахарной погибели». И смену себе вырастила. Оно и понятно! Оренбургский платок — он и есть оренбургский платок. И сравнивать не с чем. Хоть в обручальное колечко продевать, хоть мигрень с ревматизмом врачевать, хоть беспокойное дитя заворачивать — всё хорош. Даже, пишут, переломы быстрее срастаются, спасибо ланолину, содержащемуся в пухе местных коз. А ещё он сносу не знает и живёт долго. Он вообще — живой. «— Бабушка, а сколько живёт платок? — тихо спрашивает Надя. — Да ему, как и нашему роду, нет переводу. С годами разнашивается… Снежок, дождик ли — ещё больше пушится, растёт. Дожди ему, что хлеб человеку. А дожди не обходят нас, Надюшка…'

Ольга ВОРОНИНА

(Газета «Книжное обозрение» № 18 от 3-16 сентября 2012 года. Страница 7. Рубрика «Русская проза. Рецензии».)

Дорога к платку

Я, Санжаровский Анатолий Никифорович, русский, прозаик, член Союза писателей Москвы, родился в семье ссыльных переселенцев в субботу 10 сентября 1938 года в заполярном селе Ковда Кандалакшского района Мурманской области.

Мои родители, неграмотные воронежские крестьяне, за отказ вступить в колхоз были незаконно репрессированы в 1934 году и высланы на спецпоселение за Полярный круг. Для работы на лесозаводе. Тогда же, заодно с ними, за четыре года до рождения, был репрессирован и я. Через 62 года, в 1996 году, реабилитирован вместе с уже покойными родителями. В настоящее время являюсь членом Московской Ассоциации жертв незаконных репрессий.

Отмотали наши северный срок — ан подают на блюдечке с каёмочкой южный.

И наша семья выкатилась в Западную Грузию. В Махарадзевский (сейчас Озургетский) район.

Родители корчевали леса на косогорах в местечке Насакирали, разводили чай.

Я закончил насакиральскую восьмилетнюю школу, затем в городке Махарадзе — среднюю.

И всё свободное от школы время я работал рядом с мамой на чаю. Копал междурядья, формовал чайные ряды, собирал чай.

Естественно, о детях, работающих на чаю, была и моя первая газетная зметка.

Вот эта.

В газете заметка разлилась на полных двенадцать строк. Кто бы мог подумать, что, начав с этих двенадцати строк, я добегу до двенадцати томов первого Собрания своих сочинений, изданных в Москве?

Я заочно закончил факультет журналистики Ростовского университета в 1966 году.

В газетах и журналах проработал долгие годы. Из них три года был редактором в центральном аппарате Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС). Первый рассказ «Песня солнечных спиц» был опубликован в газете «Известия» (Москва) первого января 1978 года. Печатал я прозу в «Литературной газете», в журналах, в частности: «Наш современник», «Молодая гвардия», «Подвиг», «Огонёк», «Подъём», «Воин России», «Крестьянка», «Смена», «Студенческий меридиан», «Пионер», «Крокодил».

А первая повесть…

Начиналось всё так.

Много-много лет назад мой «Оренбургский платок» стоял уже в очередном номере журнала «Октябрь». Прочитал я вёрстку и затосковал. Разве у меня выплеснулось именно то, что я хотел?

Я забрал «Платок» из журнала.

И уехал болтаться по оренбургским весям.

Я ездил-ходил из села в село. Я просто смотрел, как вяжут пуховницы, и не приставал с разговором о житье-бытье. Он сам неволей выскочит. Мне важней было… Откровенно говоря, я толком не знал, что именно мне нужно было. Я ясно знал лишь одно: мне не нужно то, что уже было. Была гора очерков. Всё в тех очерках ах да ах, сиропных умилений воз, а душе улыбнуться нечему. Мне хотелось поймать дух радости, что лилась из-под спиц.

Хороший подарок поднёс-таки мне Божечко в Жёлтом — встречу с Анной Фёдоровной Блиновой. Старенькая. Одна в хатке. Как ни люби спицы, но они большие молчуны. Послушать тебя послушают, не откажут. Да в ответ единого словечка не подадут. Лишь поблёскивают себе белыми улыбками и помалкивают.

А тут целый приблудный писарчук наявился!

Мы проговорили день и почти всю ночь. До пяти утра. Я влюбился в свою миленькую Анну Фёдоровну, и после свидания с нею многое во мне стало на свои места.

В частности, я утвердился во мнении, что не нужно бояться писать не только рассказы, но и повести, и романы от имени своих героев. Я даже не могу теперь представить, что бы у меня, у залётного воробья, и получилось, вяжи я свой «Платочек» от третьего лица. А сочинять от имени Анны Фёдоровны мне было очень интересно. Мы как бы несколько поменялись ролями. Она рассказывала-диктовала мне свою историю, а я лишь слушал и прилежно записывал гтовенькое. И когда она запиналась, замолкала, я в нетерпении торопил её:

— А дальше? Дальше что?

Я считаю, что рассказ от имени героя убедительней, выигрышней, и такому рассказу у меня всегда больше веры.

Об этом своём «открытии» я даже разбежался написать статью в «Литературную газету» под лозунговым названием «Дайте слово Герою!» За статью я, правда, не сел. И слава Богу. Ну чего навяливать кому-то свою волю?

Под конец встречи Анна Фёдоровна хитровато подпихнула мне листок с афоризмом Александра Духновича:

«Безбрачество есть широкая пустыня, в которой заточенный человек блукается, всегда иская что-то, да и того не находит, за чем пряжет».

Я прочитал и спросил, что это за намёк.

— А что тут намекать? Я всё думала, всё убивалась, пока мы говорили… Вам за тридцать, а вы всё один да один. Ну куда это годится? Не будете вы больше один. Без невесты вы от нас не уедете. Тут вот соседка… Хор-роша! Фёдорова… Оля…

Уехал я из Оренбуржья всё-таки без Оли, но не без Гали.

Всякое похвальное усердие чревато… Нежданно доусердствовался