Вспоминаю, как один из них сказал: «Это безумие. Экономика падает, а вы хотите выдернуть коврик из-под рабочих? Никогда не думал, что услышу, как премьер-министр лейборист будет предлагать такие драконовские меры». Реакция была понятной. Я тоже не представлял себя в подобном положении и не собирался отказываться от системы социальных гарантий, в которую так сильно верил. Но я знал, что без таких мер гиперинфляция продолжит разрушать жизни тех же работников и конца этому не будет.

Не менее интенсивным был обмен мнениями с представителями ассоциации работодателей, когда мы обсуждали необходимость общенационального замораживания цен. «Это заставит нас уйти из бизнеса! – воскликнул один из них. – Вы говорите о том, чтобы спасти экономику, но такой шаг может ее разрушить!» Я понимал их опасения, но все же знал, что отказ от подобных мер приведет к экономической ситуации, которую смогут пережить немногие предприятия.

Регулярные встречи с представителями «Гистадрут», ассоциации работодателей и нашим экономическим блоком продолжались несколько месяцев. Я хотел убедиться, что все заинтересованные стороны полностью проинформированы о наших усилиях, что у них сложилось четкое и системное понимание кризиса; я надеялся, что в конечном счете они придут к тому же выводу, что и я. Также я хотел быть уверен: они чувствовали, что их опасения услышаны, они видят во мне их надежного, заслуживающего доверия человека, все мысли которого занимают их интересы и интересы страны. В ходе переговоров я заключил ряд временных соглашений для решения острейших проблем. Эти шаги должны были дать нам время и позволить навести мосты к радикальным структурным реформам. Но все это были полумеры, облегчение они приносили минимальное и мимолетное.

Со временем стал намечаться путь ко всестороннему соглашению, обусловленный тем доверием, которое я завоевал и стремился укрепить. Ни работодатели, ни профсоюзы не верили, что у правительства хватит смелости принести главную жертву – резко сократить расходы каждого министерства и департамента. Они слышали речи моих коллег по министерству, осуждающих последствия гиперинфляции, но ожидали сильного сопротивления, когда придет время резать их собственные министерские бюджеты. Я осознавал, что, если правительство не сможет доказать свою приверженность трудным и болезненным решениям, не стоит ожидать, что профсоюзы и работодатели сделают то же самое. Нам нужно было действовать первыми.

В перерывах между заседаниями по укреплению доверия я снова отправился в Вашингтон, чтобы провести встречу американской и израильской экономических групп и удостовериться в том, что мы получим кредит для воплощения усилий по стабилизации. Ответ Фишера был в целом положительным, но содержал ряд условий. Он вручил мне распечатанный список – десять структурных и бюджетных реформ весьма радикального характера – и сказал, что кредит будет зависеть от того, готов ли Израиль идти до конца.

Я прочитал список, несколько минут обдумывал его, а затем вернул лист Фишеру.

– Хорошо, – спокойно сказал я, – мы примем все эти условия.

Собравшиеся казались ошеломленными; они ожидали, что я буду возражать и агрессивно вести переговоры, что свойственно моей натуре. Однако мои аргументы были довольно просты. Стенли Фишер – блестящий экономист, и у меня не было возможности спорить с ним об издержках и выгодах каждого его требования. Я также доверял американской команде. У них не было оснований добавлять лишние условия в свой список. И большая часть того, что вошло в него, уже являлась частью плана, разработанного израильской командой. Было у меня и стратегическое соображение: оказывая на меня такое давление, Соединенные Штаты фактически смягчали давление у нас дома. Иными словами, я рассчитывал, что этот план стал бы более приемлемым для бизнесменов и представителей рабочих (с которыми мне еще предстояли переговоры), если бы они рассматривали его не как предложение правительства Израиля, а как американское требование, которое нам непременно надо будет выполнить в рамках обязательств, о которых уже знали и бизнес, и работники.

Я вернулся в Иерусалим и созвал нашу группу экономистов у себя дома в первую июньскую неделю 1985 г. Я хотел проинформировать их о моем разговоре с Фишером и обсудить ухудшающуюся ситуацию. Завязавшаяся дискуссия продолжалась до самого утра, в конце концов мы сосредоточились на базовом наборе принципов. Когда встреча завершилась, я дал указание сформировать небольшую рабочую группу, которая могла бы превратить наш разговор в план действий.

– Я намерен представить план кабинету к концу месяца, – объявил я. – Мы не можем терять время.

Следующие три недели рабочая группа встречалась для проведения марафонских заседаний, дорабатывая условия плана и уточняя все формулировки, которые вскоре должны были стать законом. Так у нас появилась радикальная программа стабилизации. Во-первых, мы собирались девальвировать шекель, сократить государственные субсидии на основные товары на 750 миллионов долларов и заставить работодателей временно заморозить повышение заработной платы. Это, как мы ожидали, приведет к резкому росту цен, который мы сможем противопоставить ожидаемому и повсеместному замораживанию цен. Во-вторых, мы готовились провести существенное сокращение расходов в каждом министерстве. В-третьих, мы хотели ввести новую, ограничительную денежную политику, чтобы предотвратить повторение гиперинфляции. План был впечатляющим по своим масштабам и охвату. И хотя мы сильно беспокоились о том, сработает ли он, мы верили, что достигли правильного баланса. Мы надеялись на успех.

Рабочая группа официально представила мне предложение в пятницу утром, 28 июня. Я поблагодарил всех за выдающиеся, поистине грандиозные усилия и за неустанное служение стране.

– Я намерен представить план кабинету в воскресенье, – сказал я, – и обещаю, что не уйду без полного одобрения.

Внеочередное заседание кабинета министров началось в атмосфере предельной напряженности. Прежде чем утвердить план, нам предстояло найти сотни миллионов долларов за счет урезания расходов. Я пообещал, что нож будет в моих руках, что я сам буду рассматривать каждую статью бюджета, превышающую 100 тысяч долларов, хотя это превратит даже самые умеренные расходы в предмет обсуждения. Я хотел убедиться, что мы зашли достаточно далеко, и оградить других членов кабинета от критических замечаний.

Что касается самого плана стабилизации, выяснилось, что у нас большинство. Модаи, оказавший содействие и помощь в разработке плана, поддержал его, так же как министр иностранных дел Шамир и министр транспорта Хаим Корфу[157]. Если мне удастся сохранить их поддержку, несмотря на бюджетные сокращения, у нас есть все для победы. Но остальные министры скептически оценивали шансы на успех и предпочитали рассуждать о кризисе, а не принимать сложные решения, затрагивающие права собственности. Они заявили, что не смогут провести заседание, надеясь тем самым предотвратить голосование и план, якобы убивающий экономику страны. В своем упрямстве они не понимали, насколько я был полон решимости сражаться.