Белоконя повысили в звании до старшего сержанта артиллерии и приставили сразу к ордену Боевого Красного Знамени.

Первым человеком, который обрадовался, что он не подох в штрафроте, был Керженцев. И на то у него были свои причины: он наконец нашел рычаг давления на Риту, которая с студом отбивалась от него всеми способами. Корж был раззадорен отказами и задет тем, что она предпочла ему, капитану госбезопасности, какого-то сержанта. Керженцев давно вбил себе в голову, что санинструктор Прохорова почему-то нужна ему больше все остальных женщин.

Получив документы Белоконя, Корж написал Рите записку с информацией о ее Василии. Присовокупив, что он легко может лишить этого человека всего, мигом отправив его обратно в штрафники. Второй раз Василий уже не вернется. Керженцев уверил в этом Риту, прибегнув к фактам: из трех с половиной сотен проштрафившихся красноармейцев капитана Титова после первого же боя осталось две дюжины. Девушке было предложено подумать и решить, что для нее важнее.

К концу дня, посылая за ней Лютикова, Керженцев рассчитывал на совсем иной разговор. И разговор состоялся. Правда, он получился несколько неожиданным.

Белоконь не только не испортил планы капитана госбезопасности, но невольно помог ему. Теперь в руках Коржа была настоящая власть над штрафником – вместо сомнительной перспективы отправить на смерть человека, в котором командование армии признало героя. И Прохорова умоляла не расстреливать любовника.

Если бы не выгоды, которые Керженцев надеялся извлечь из этого положения, Белоконя долго и с удовольствием резали бы на куски. Поднять руку на начальника Особого отдела дивизии… И не просто поднять – под натиском его стальной клешни Керженцев уже почти попрощался с жизнью. А потом он едва оправился от удушья. Раскрошенные зубы болели так, что только лишь от злобы Корж не потерял сознание. В паху болело так, будто там разорвался фугасный снаряд.

Но это был весь ущерб. Позорной для капитана госбезопасности сцены не видел никто, кроме Лютикова, значит, можно считать, что вообще никто не видел. С Лютиковым следовало разобраться отдельно. Мало того, что лейтенант никак ему не помог, так он еще и куда-то запропастился с помощью.

Как выяснилось позже на допросе с пристрастием, Лютиков никуда не подевался. Он выбежал из блиндажа и, дрожа от страха, ждал, пока внутри что-то произойдет. Пока огромный страшный солдат не прикончит капитана госбезопасности, которого за последние дни он, Лютиков, возненавидел всей душой. Ждал он долго, и пошел за помощью лишь через полчаса.

Отсутствие бравых энкавэдэшников было даже на руку Керженцеву. Продлившаяся около сорока минут сцена его устраивала. Он даже начал получать удовольствие, несмотря на боль и шок, из-за которых ему уже ничего не хотелось – даже от непокорной стервы Прохоровой.

Корж не согласился оставить штрафника реабилитированным и с орденами. Мог бы, но не согласился. Возможно, тогда бы Рита всецело ему принадлежала – ему, Керженцеву. А может, и не настолько ей этот Василий был нужен. Коржу было слишком больно и страшно, чтобы идти на такое: велика была вероятность, что этот безумный ублюдок наведается к нему еще раз и завершит начатое.

Капитан госбезопасности нашел выход, который мало чем отличался от расстрела Белоконя на месте. Он решил отправить его обратно в штрафбат к Титову. Керженцев не сомневался, что в следующий раз Белоконь не вернется. Во второй раз из такой мясорубки не возвращаются. Герой получит свое. Штрафбат – как помилование, вместо немедленного расстрела… При таком раскладе Корж лишался только одного – счастья прикончить ублюдка собственными руками. А Рита Прохорова доставалась ему. За милосердие.

Решение было принято, теперь самое время появиться подмоге. Потому что ублюдка с перебинтованной головой и шрамом на щеке уже почти ничего не сдерживало – даже присутствие девушки. И особисты наконец нагрянули. Керженцев сумел сохранить лицо. Кривясь от боли, он застегнул воротник, надел фуражку и прошамкал приказ разбитыми губами, снова поранив изрезанный язык об осколки зубов. Белоконя скрутили и снова повели в овраг.

Вернее, пока скручивали, ублюдок вдруг разрядил наган Керженцева в его сторону. Капитана госбезопасности спасла лишь его собственная небрежность: в барабане оставался всего один патрон. Выстрел сшиб с его головы фуражку.

* * *

В этот раз штрафников в овраге было значительно меньше – набиралась едва ли сотня. Никто не говорил речей – всем им объяснили их положение раньше. Наутро всех согнали к грузовикам, поджидающим за рощей. Дорога заняла часов шесть или больше.

Белоконь сидел среди штрафников совершенно раздавленный. В кузове курили, разговаривали, ругались, плакали. Он тоже плакал – но это были не слезы, а нечто вроде истерики.

Он же шел ее спасать. Он шел спасать свою Риту. А получилось, что он ее подставил. Он прекрасно понимал, какова цена его возвращения в штрафбат. От этого понимания в голове мутилось. И винить некого – только себя. Как нужно было поступить? Все-таки найти осколочную гранату? Застрелить Коржа сразу? Он поступил так, как считал нужным. Но почему-то этот самый правильный на его взгляд выход обернулся и против Риты, и против Люси с его детьми.

…Он давно им не писал. Бывало, что не писал и дольше, страшно этим мучился, но теперь он почему-то не тяготился этой потерянной связью с семьей. Его волновала только судьба Риты. Волновали ошибки. И еще разрывалось сердце от воспоминания о том, как она просила Керженцева отпустить ее Васеньку.

Сбежать и прикончить Коржа?

Белоконь уже проиграл. Полный провал. С немцами было проще – он действовал инстинктивно. С Алешей – то же самое. Но Алеша – обычный стукач, букашка. Не тот враг, который каждое мгновение маячил перед взором Белоконя. Не тот, которому его женщина отдалась по первому зову. Она же сама уговаривала Коржа стать его постоянной полевой женой! О, боже! Хотелось выскочить из кузова и бежать, бежать туда скорее, уничтожить его, разорвать… Впрочем, это была безнадежная затея, жалкое трепыхание. Кто-то из штрафников уже выскочил. Вот уж чего не было в первом огромном составе титовцев, который мог бы при желании просто разбрестись по степи! Три «газика» охраны из НКВД. Беглеца сняли из автомата, даже не притормаживая.

* * *

Штрафбат Титова за это время ушел с высоты и переместился на десяток километров к юго-западу.

Здесь был грандиозный затор. Обозы резервов, тянущиеся на Сталинград, упирались в развернутые на их пути немецкие танковые, мотострелковые и пехотные дивизии. Как говорили командиры, фрицам удалось прорваться на восток танками и отрезать измотанные маршем запасные войска Красной Армии от их пункта назначения. По сути, «прорыв» выражался в том, что несколько немецких частей с прибаутками проехали вперед сквозь прорехи в редкой цепочке растянувшейся вдоль Дона обороны. Почти без боя, без потерь – запросто давя все живое на своем пути. Они даже взяли пару советских полков в «колечко», зажав их между двумя своими дивизиями – одна окопалась здесь, вторая – ниже по течению Дона.