– Не двигайся! – шепнул он. – Не шевелись и молчи, ладно? Позволь мне просто обнимать тебя, Медок!..

– Хорошо, – слабо откликнулась Хани. В его голосе она расслышала отзвуки спрятанной боли и такого глубокого отчаяния, что ее гнев сразу куда-то улетучился. Впрочем, она не смогла бы двинуться с места, даже если бы захотела, – Ланс так крепко сжал ее в своих стальных объятиях, что она едва дышала.

– Ланс… Что случилось? – шепотом спросила Хани. – Объясни мне, что с тобой!

– Со мной ничего, – ответил он каким-то чужим голосом. – Все было бы нормально, если бы ты не начала плакать. Я бы справился…

– Справился? С чем? – с изумлением переспросила Хани. Потом ей показалось, что она начинает понимать: все тело Ланса было влажным от пота и дрожало, словно в ознобе. – Боже мой, Ланс! Что с тобой? Ты заболел?!

– Да, я болен, – проговорил он с коротким, невеселым смешком. – Мне до сих пор еще так страшно, что я, кажется, вот-вот начну разваливаться на куски. Когда мы обнаружили, что тебя нигде нет, я от страха едва не потерял рассудок!

Он замолчал ненадолго и сильнее сжал ее в объятиях.

– Ну почему, почему ты не пришла к нам, а отправилась в коттедж одна, не сказав никому ни словечка?! Неужели ты не подумала о том, какой опасности себя подвергаешь? Ты могла погибнуть, Медок, я говорю это совершенно серьезно! И у тебя не было никакого права рисковать своей жизнью из-за этих паршивых холстов!

– Они не паршивые! – машинально возразила Хани. – Это настоящие шедевры – как и другие твои работы. Я знала, что должна спасти их, и в тот момент могла думать только об этом. Возможно, я недооценила силу урагана. Но когда я не нашла "Вечерней лагуны" среди тех полотен, которые Нат сложил в библиотеке, я поняла, что уже нет времени предупредить вас, и бросилась в коттедж. Я думала, что успею… – закончила она несколько виноватым тоном.

– Но почему?! – в отчаянии выкрикнул Ланс. – Почему ты отважилась на это безрассудство ради нескольких квадратных футов холста и нескольких мазков краски?!

– Потому что они – часть тебя, – просто объяснила Хани. – Я не могла допустить, чтобы эти картины погибли.

Ее губы легко коснулись упругой кожи его щеки. Ланс вздрогнул, как будто от ожога, а Хани продолжала как ни в чем не бывало:

– Моя работа состоит в том, чтобы охранять тебя, помнишь? – уже шутливо спросила она. – С моей стороны было бы непростительным промахом, если бы я допустила, чтобы что-то случилось с картинами: ведь они – это почти ты…

– Но ты едва не погибла сама! – с нажимом повторил Ланс.

– Я знала, что немного времени у меня есть, – возразила Хани, стараясь освободиться от его объятий.

Лежать рядом с ним совершенно неподвижно, в то время как ей самой хотелось обнять и утешить его, было невыносимо тяжело. Как только ей удалось высвободить руки, она обхватила Ланса за плечи и с силой притянула его к себе.

– Да, ты, пожалуй, права, – с горечью согласился Ланс. – Еще каких-нибудь десять-двенадцать минут, и у тебя не было бы ни одного шанса уцелеть. Когда мы с Алексом бежали вниз по аллее, я был почти уверен, что тебя уже унесло в океан и что я никогда… никогда тебя не увижу. И это едва не убило меня самого… – Он немного помолчал, потом спросил с легким недоумением в голосе:

– Неужели они… эти холсты, в самом деле так много для тебя значат?

– Очень много, – негромко ответила Хани, гладя его по волосам с почти материнской нежностью. – Не пора ли и тебе признаться, что ты тоже дорожишь своими работами? Ведь ты знаешь: если бы с картинами что-то случилось, тебе было бы очень и очень плохо!

Он поднял на нее взгляд, и у Хани перехватило дыхание при виде муки, исказившей его лицо.

– В любом случае я предпочел бы рискнуть картинами, а не тобой, – твердо сказал Ланс. – Они того не стоили. И ничто в мире не стоит одного-единственного волоска с твоей золотистой головки. Обещай мне, что ты больше никогда – никогда! – не поступишь так необдуманно.

Хани внезапно почувствовала прилив радости, которая была теплой, словно сияние домашнего очага.

– Обещаю, – прошептала она и яростно заморгала глазами, чтобы стряхнуть с ресниц слезы.

Ланс медленно опустил голову.

– Я еще никогда не испытывал ничего подобного, – прошептал он. – Впервые со мной творится что-то непостижимое и прекрасное… Раньше мне всегда удавалось спрятаться за насмешкой и цинизмом, когда мне казалось, что кто-то становится мне небезразличен, но сегодня это не сработало. – Он поцеловал ее, надолго задержав свои губы на ее губах, и Хани почувствовала, как горло ее стиснуло от нежности. – Ты нужна мне, Медок! И если бы я потерял тебя теперь, я не знаю, как мне удалось бы это пережить.

Он зарылся лицом в бледное золото ее пушистых волос.

– Медок…

– Что? – мечтательно откликнулась она, все еще раздумывая над его последними словами, которые, несмотря на их некоторую сбивчивость и невнятность, определенно можно было расценить как признание.

– Мне кажется, за сегодняшний вечер я постарел на несколько лет. Во всяком случае – о многом успел передумать. И я готов выставить свои картины, если это так много для тебя значит, – сказал Ланс неожиданно отрывистым тоном. Услышав ее судорожный вздох, он поспешно продолжил:

– Но ты должна пообещать мне, что не покинешь меня после того, как мы уедем с острова. Вся эта помпезная кутерьма, которая всегда сопутствует подобным событиям… ты должна помочь мне пройти через это! – Теперь в его голосе отчетливо зазвучала горечь:

– Я знаю, что ты рассматриваешь нашу островную идиллию как временное явление, но если ты хочешь, чтобы я выставлялся, ты должна будешь отложить свое возвращение к работе детектива.

"С чего это Ланс решил, будто я стремлюсь расстаться с ним как можно скорее?" – удивилась Хани. Впрочем, это можно было объяснить: Хани смутно помнила кое-какие свои неосторожные, походя оброненные замечания. Но ведь они были сделаны ею только для того, чтобы уменьшить его чувство ответственности! Хани никак не ожидала, что Ланс повернет их против нее самой.

– Но, Ланс… – попыталась возразить Хани, но принц быстро поднял голову и закрыл ей рот поцелуем.

– Не вздумай отговариваться! – решительно сказал он, оторвавшись от нее. – Тебе придется остаться со мной, чтобы поддержать меня в трудную минуту, иначе я беру свое обещание назад.

– Ну что ж, наверное, это мой долг перед мировой культурой, – легко согласилась Хани и, не выдержав, озорно улыбнулась. – Думаю, мне не составит труда всюду ходить с тобой и держать тебя за ручку, чтобы ты не сбежал. Рано или поздно ты должен понять, что я была права, а ты – ошибался! – серьезно добавила она. – В конце концов, через сто лет людям будет уже все равно, был ли ты принцем или простым землекопом. Главное, твои картины будут висеть в Лувре, и широкая публика со всего мира будет любоваться ими.