– Что случилось, Леони?..

– Ничего, – ответила она, не решаясь рассказать ни о детских душах, ни о камне в страхе перед карой, нависшей над ней.

Она и Тео стояли, виноватые, оба белые как мел, трепеща. Ван Аудейк, мыслями еще пребывающий в работе, ничего не замечал.

– Ничего, – повторила Леони. – Здесь циновка порвана, и… и я чуть не упала. Но я хотела бы тебе кое-что сказать, Отто…

Голос ее дрожал, но он этого не слышал, слепой к ней, глухой к ней, все еще будто погруженный в свои документы.

– Что же?

– Урип намекнула мне, что прислуга хотела бы садаку по случаю нового колодца во дворе…

– Колодца, который вырыли два месяца назад?

– Они не берут из него воду.

– Почему?

– Они суеверны, ты же знаешь; и не хотят брать воду, пока не будет садаки.

– Так надо было сделать это сразу. Почему они не попросили меня через Карио? Какая чушь! Мне самому, разумеется, это и в голову не пришло! Но тогда я бы дал им садаку. А теперь поезд ушел. Прошло уже два месяца.

– И все-таки это стоило бы сделать, – сказал Тео. – Папа, ты же сам знаешь этих яванцев: они не будут пользоваться колодцем, если не получат садаку.

– Нет, – твердо ответил Ван Аудейк, качая головой. – Теперь давать садаку нет смысла. Я охотно дал бы, но теперь, через два месяца, это нелепо. Они сами виноваты, что не попросили сразу.

– Ну пожалуйста, Отто, – просила Леони. – Устрой садаку. Я буду тебе так благодарна!

– Мама почти пообещала это Урип… – тихо настаивал Тео.

Они стояли перед Ван Аудейком, белые как мел, умоляющие. Но в нем, утомленном, думающем о своих документах, сидело твердое нежелание, хотя он редко мог отказать в чем-то жене.

– Нет, Леони, – сказал он решительно. – И ты никогда не должна обещать ничего, в чем не уверена…

Он повернулся, обошел перегородку и снова сел за работу. Они переглянулись, мачеха, пасынок. Медленно, бесцельно пошли прочь с этого места в переднюю галерею, где влажная тьма окутывала высокие колонны. По залитому водой саду к ним приближалась белая фигура. Они испугались, боясь теперь всего и при виде каждого силуэта думая о каре, нависшей над ними тайной угрозой, пока они оставались в родительском доме, на который навлекли позор. Но присмотревшись получше, узнали Додди. Она возвращалась домой; дрожа, сказала, что была у Евы Элдерсма. В действительности она гуляла с Адди де Люсом, они прятались от дождя в кампонге. Она была очень бледна, ее трясло, но Леони и Тео не видели этого в темной галерее, равно как и она сама не видела, что и мачеха бледна, что Тео бледен. Ее трясло потому, что в саду – Адди проводил ее до ворот – ее забросали камнями. Она думала, что это какой-нибудь дерзкий яванец, ненавидевший ее отца и всю семью, но в темной передней галерее, увидев мачеху и брата, которые, словно потерянные, молча сидели вплотную друг к другу, она вдруг почувствовала – сама не зная почему, – что это был вовсе не дерзкий яванец…

Она села рядом с ними, молча. Все трое вглядывались в глубину темного влажного сада, над которым распростерлась бескрайняя ночь, точно гигантские крылья летучей мыши. И все трое, до смерти испуганные и раздавленные неведомым – Додди в одиночку, мачеха и пасынок вместе, – чувствовали, как в этой бессловесной меланхолии, в этой серой мгле, между тускло белеющими статными колоннами, реет то, чему суждено случиться…

Несмотря на страх, они все чаще хотели быть вместе, ощущая теперь уже неразрывную взаимосвязанность. Во время сиесты он пробирался к ней комнату, и, несмотря на страх, они как бешеные бросались друг другу в объятия и долго их не разнимали.

– Все это наверняка ерунда, Леони, – шептал он.

– Да, но откуда же тогда эти звуки? – шептала она в ответ. – Я отчетливо слышала стоны и как летел камушек…

– Но ведь…

– Что?

– Если что-то и есть… положим, что-то и есть, чему мы не находим объяснения…

– Нет, не верю!

– Я тоже не верю… Но даже…

– Что?

– Даже если что-то и есть… если что-то и есть, чему мы не находим объяснения, то ведь…

– То что?

– То ведь это не из-за нас! – прошептал он едва слышно. – Урип сама сказала… Что это из-за отца!

– Ох, но это слишком нелепо…

– Я тоже не верю этой нелепости.

– Стоны на дереве… это наверняка звери.

– А камушек… наверняка бросил какой-то негодяй… кто-то из слуг, кто вообразил… или которого подкупили…

– Подкупили? Кому это надо?

– Надо… регенту…

– Ах, Тео!

– Урип сказала, что стоны были со стороны регентского дворца…

– Не понимаю…

– И что как раз оттуда они хотели отцу навредить.

– За что?

– За то, что он отправил в отставку регента Нгадживы.

– И все это сказала Урип?

– Нет-нет, она этого не говорила. Это я говорю. Урип сказала, что регент владеет магической силой. Полная ерунда! Но он негодяй… Он подкупил людей, чтобы запугать отца.

– Но твой отец ничего не замечает…

– Да, действительно… И мы не должны ему ничего говорить. Так будет лучше всего. Надо не обращать внимания.

– А этот белый хаджи, Тео, которого Додди видела два раза… И когда у ван Хелдеренов крутят стол, то Ида тоже его видит…

– Он наверняка подослан регентом.

– Да, наверное… но это так ужасно. Тео, милый, я боюсь!

– Боишься всей этой чепухи? Ну что ты!

– Ах, Тео, но если что-то и есть… это ведь не из-за нас?

Он рассмеялся.

– Ну что ты! При чем здесь мы! Это все штучки регента…

– Лучше нам больше не встречаться…

– Нам обязательно надо встречаться, я люблю тебя, я от тебя без ума.

Он пылко поцеловал ее, и оба испугались. Но юноша пытался выглядеть уверенным в себе.

– Успокойся, Леони, какая ты суеверная…

– Когда я была маленькой, моя бабу рассказывала мне, что здесь, на Яве, они так умеют… Закопают что-нибудь твое – носовой платок или прядь волос – в землю, а потом с помощью заклинаний сделают так, что ты заболеешь, и зачахнешь, и умрешь… и ни один доктор не догадается, что это за болезнь…

– Какая чушь!

– Но это чистая правда!

– Я не знал, что ты такая суеверная.

– Я никогда раньше об этом не думала. И только сейчас, в последнее время… Тео, а вдруг все-таки что-то такое есть?