Прибежали танкисты. Рассказали, что их накрыли из дальнобойной пушки. Стреляли издалека, но вторую вспышку они видели. Младший лейтенант, командир танка, показал направление. Князьков связался по рации с комбатом, сквозь треск помех, доложил, что услышал от младшего лейтенанта.

— Беги к комбату, — снимая наушники, сказал Князьков младшему лейтенанту. — Он тебя вызывает.

— Через дорогу? — уныло спросил тот, продолжая топтаться на месте. Он опасался пулеметов.

— Дырка от снаряда большая была? — уточнил Князьков.

Младший лейтенант показал на пальцах калибр.

— Ясно. Немцы зенитки в ход пустили. Беги смело. Они не ближе чем в километре от нас.

Младший лейтенант, в валенках и засаленной телогрейке, сдвинул шлем на затылок и побежал через дорогу. Он сильно пригибался, даже один раз упал, но немецких пулеметов поблизости не оказалось. Мы с облегчением проводили глазами нырнувшего в кусты младшего лейтенанта. Сегодня он чудом избежал смерти от снаряда, а если бы немцы пулеметчиков в засаде оставили? Но, видимо, все они поторопились убраться подальше, под защиту своих дальнобойных зениток

Четыре сгоревших танка за считанные минуты. Мы курили, вполголоса переговариваясь. Грошев, подавленный, измерял уровень масла.

— Гонит сильно, — пробормотал он.

— Долей, — огрызнулся я. — Проверь соединения в маслопроводе и не вздумай в поломки играть. Сам видишь, что творится.

— Вижу, не слепой. Если у них такие пушки сильные, чего на рожон переть? Артподготовка нужна.

— Еропланы, бомбы, — скривил ему рожу Войтик — Ты же все равно за нашими спинами прячешься.

— У вас броня толще.

— Говорливый у тебя подчиненный, — сказал Князьков. — Пусть машиной занимается, а не языком треплет.

Грошев, недовольно бурча, полез в люк, а мы все глядели на горевшие танки. Они стояли почти правильной цепочкой, метрах в семидесяти друг от друга. На дороге показались две отставшие немецкие упряжки с гаубицами. Видимо, они пытались догнать своих. По ним открыли огонь. Размолотили обе. Несколько крупных лошадей-першеронов неслись по снегу, волоча обрывки упряжи. Но зенитки молчали. Ждали, пока мы вылезем на дорогу. Снова заработала рация. Князьков отвечал: «Есть!» — и что-то уточнял. Потом выбрался из танка, рассеянно глянул на меня и стал объяснять командирам взводов, где находятся немецкие орудия.

— БТ пойдут впереди, — неожиданно закончил он разъяснение предстоящего боя. — От вас шума меньше, двигайтесь на малом газу. Понял, Голик?

Наш взводный кивнул.

— А мы — следом. Идите под прикрытием деревьев. Как увидишь пушки, посылай связного. Сам в драку не лезь.

В эти минуты я понял, что это мой последний бой. Есть у человека предчувствие. Потом я вспомнил, что такое предчувствие испытывал и раньше. Оно не сбылось. Но когда это было? Я подошел к Войтику, который курил, сидя за рычагами.

— Ваня, если что, фамилию, имя знаешь. Красноармейский район Сталинграда. Напишешь в райвоенкомат, а там мой адрес найдут. Я ведь медальон выбросил.

— Брось, Леха, — начал было Иван, но я, отмахнувшись, пошел к своему танку.

Предчувствие сбылось лишь частично. Спустя четверть часа погиб со всем экипажем мой командир взвода, розовощекий младший лейтенант Голик. Снаряд врезался наискось, куда-то в переднюю часть, вырвал ведущее колесо вместе с гусеницей и подкрылком. Я шел в полусотне метров и хорошо все видел. Обломки железяк еще крутились в воздухе, когда второй снаряд ударил в основание башни, отбросив ее на трансмиссию. Взрыв превратил БТ-7 младшего лейтенанта Голика в месиво горящих обломков. Костя Осокин охнул, а Грошев круто свернул под прикрытие толстой сосны.

Зато я разглядел вспышку выстрела. Метрах в шестистах. Наш танк Князьков оставил за бугром и приказал стрелять в сторону вспышки навесным огнем. Эту науку я в училище не освоил, а в бою мы стреляли прямой наводкой.

— Корректируй огонь. Старайся отвлечь их внимание, — втолковывал Князьков. — А мы ударим с фланга.

«Тридцатьчетверки» ушли. Мы остались втроем. Я навел «сорокапятку» примерно на то место, где видел вспышку, приказал Косте быть наготове и стрелять по моей команде. Сам добежал до вершины бугорка.

— Огонь!

Разрыва снаряда я даже не увидел. Взяли поближе, и после четвертого выстрела увидел столб фугасного разрыва примерно в том месте, где стояла зенитка, а может, две или три. Со стороны это выглядело, наверное, смешно. После каждого выстрела я бежал к танку и корректировал прицел. Нам не отвечали, хотя мы выпустили тридцать с лишним снарядов. Зенитки не хотели себя обнаруживать, да и наши небольшие снаряды, выпускаемые наугад, вряд ли нанесли им какой-то урон. Но свою роль мы выполняли. Наш беглый огонь отвлекал фрицев. Снаряды взрывались, сбивая ветви и перерубая молодые деревья. Осколки сыпались градом. Потом открыли огонь наши «тридцатьчетверки». Я хорошо различал резкие хлопки их пушек. Вели огонь и орудия другого калибра, наверное, немецкие. Я приказал заводить танк

— Куда спешишь? — по своему обыкновению бурчал Грошев. — На собственные похороны?

Через десяток минут мы были на месте. Батальон разбил все три зенитки. Махины с шестиметровыми стволами, со щитами, крепились на четырех станинах и могли вести круговой обстрел. Снарядов на них братья-славяне не пожалели. 76-миллиметровые фугасные и осколочные снаряды «тридцатьчетверок» разнесли две зенитки на части. Вокруг лежали трупы артиллеристов и пехоты, прикрывающих батарею. Третья зенитка сохранилась более-менее, если не считать проломленного щита и выбитого откатника. Рядом сидел под охраной красноармейцев раненый и уже перевязанный артиллерист. Комбат, немного владевший немецким, вел странный, на мой взгляд, допрос. Выяснив, что зениток было всего три, засмеявшись, спросил:

— Чего так пушек мало? Кончились запасы?

— Мало, мало, — не понимая смысла вопроса, кивал артиллерист.

— Чего мало? Ты, сука, пять танков мне угробил. Друзья твои дохлые лежат, тебя бы еще к ним отправить!

Он хлопнул рукой по кобуре, а немец, съежившись, стал объяснять, что он солдат, выполнял приказы. Сам он не стрелял, а лишь подносил снаряды. Я разбирал отдельные слова, но смысл понял.

— Ну, что, Гитлер капут? — подмигивая начальнику штаба, спросил комбат.

Немец подтвердил, что «Гитлер капут», и снова принялся каяться. Не сказать, что он слишком лебезил перед комбатом, но все же старался убедить сохранить ему жизнь. Другой техники, кроме танков, у нас не было, а выделять боевую машину для отправки раненого в тыл командиру батальона не хотелось.

— Шлепнуть бы тебя, — раздумывал он. — Но орудия новые, может, что ценное скажешь. Так, что ли?

Немец, бледный от пережитого и потери крови, кивал и невольно поглядывал на тела остальных артиллеристов. Ребята, обозленные гибелью пяти танков, подавили и постреляли расчеты полностью. Вмешался начальник штаба, сказал, что пленный представляет интерес и его следует отправить в тыл.