Влюбленность в Бога

Эта мистическая традиция имеет давнюю историю. Всего через сотню лет после распятия Христа в пустынях Северной Африки некто Монтан положил начало экстатической форме христианского мистицизма. Согласно учению Монтана, исступление позволяет человеку напрямую связаться с Богом. Ведь люди, утверждал этот ересиарх, – всего лишь лиры, на струнах которых играет Господь. Хотя церковные иерархи, разумеется, смотрели на Монтана с подозрением, в последующие века целый поток одержимых одиночек, воодушевившись его примером, хлынул в пустыню, ища там мистических озарений. И многие из этих фанатичных аскетов обрели такую славу, что со временем их стали называть отцами-пустынниками. Знаменитый святой Антоний был среди этого множества всего лишь первым среди равных. Здесь, под солнцем пустыни, аскеты изнуряли себя постом и молитвой ради нисхождения на них божественного света и духовного озарения – что вряд ли получилось бы у них в дождливой и перенаселенной Европе.

Этому движению суждено было разрастаться и процветать на протяжении всего периода раннего христианства. В более позднюю эпоху к числу мистиков принадлежали живший в XIII веке доминиканский монах майстер Экхарт, его знаменитый современник святой Франциск Ассизский, немецкая монахиня XII века Хильдегарда Бингенская (она прославилась высказыванием: «Я лишь перышко, носимое дыханием Господа» и великолепной церковной музыкой), англичанка Марджери Кемп, жившая в XV веке, и конечно же святая Тереза Авильская. Эту традицию продолжили капуцинский монах падре Пио и итальянская святая конца XIX века Джемма Галгани. Почитайте любые их сочинения – и вы сразу поймете, что они питали глубочайшую любовь к самому Иисусу Христу. Вот что писала в XIX веке святая Тереза из Лизьё в своей «Истории одной души»: «Как же сладок моей душе был этот первый поцелуй Господа! Это был поцелуй любви. Я чувствовала себя любимой и говорила: “Я люблю Тебя и вверяю Тебе себя навеки”». И далее: «Тогда, исполненная безумной радости, я воскликнула: “О Господи, Любовь моя… мое призвание, наконец-то я нашла его! Мое призвание – это Любовь!” …Зачем говорить о безумной радости? Нет, это выражение неправильно. Скорее это мирное, безмятежное состояние мореплавателя, увидевшего маяк, который должен привести его в гавань… О лучезарный маяк любви, я знаю, как до тебя добраться. Я открыла тайну, как завладеть твоим пламенем»[21]. Невозможно читать «Историю одной души», не поражаясь этому всеохватному чувству страстной неразделенной любви, этому отчаянному стремлению быть вместе со своим предметом страсти, угождать ему, служить ему и жертвовать собой, претерпевая любые страдания.

В экстатических формах, в которые порой выливается религиозное чувство, нетрудно увидеть симптомы обычной «земной» влюбленности. Разница лишь в том, что тут человек влюбляется в существо, которого в реальности не существует, или же – например, в случае Девы Марии, или великого множества христианских святых, или даже самого Иисуса Христа, – которые существовали, но давным-давно умерли. Почему-то происходит нажатие на те же самые кнопки – быть может, потому что, даже влюбляясь в обычного человека, мы в действительности тоже влюбляемся в воображаемый образ, находящийся у нас в голове.

Увы, некоторые из нас воспринимают все это чересчур буквально. В конце XI – начале XII веков в Нидерландах бешеным успехом, на глазах превращаясь в живого кумира, пользовался странствующий проповедник Танхельм Антверпенский: послушать его стекались огромные толпы. Еретик был так ослеплен и собственной славой, и любовью к Деве Марии, что в конце концов устроил пышную церемонию посреди чистого поля, позвав тысячи своих почитателей на собственное обручение с Богоматерью. (К сожалению, невеста в тот день, видимо, была занята другими делами, так что ее заменяло священное изваяние.) По сути этот Танхельм был чем-то вроде сегодняшних телевизионных проповедников, способных стремительно наэлектризовывать толпы людей, приводя их в состояние религиозного исступления.

Это чувство влюбленности в Бога свойственно не только христианам – оно встречается и в других авраамических религиях. Нет ничего изысканнее любовной поэзии, составляющей сердцевину суфийского стиля каввали в исламе. Суфизм – это мистическое направление внутри исламской традиции, и, подобно большинству мистических сект авраамических религий (в иудаизме это каббала, а в христианстве – гностицизм), оно навлекало на себя подозрения и даже открытые гонения со стороны господствующих ветвей внутри своей же религии. Традиция каввали в Пакистане и Иране, одной из вершин которой стало творчество покойного великого Нусрата Фатеха Али Хана, – это особая форма пения, использующая зажигательные ритмы и старинные тексты суфийской любовной поэзии, причем во время исполнения и сам певец, и слушатели приходят в состояние исступленной радости. Многие из этих стихотворений относятся к традиционным газелям – старинному поэтическому жанру, восходящему еще к доисламской арабской поэзии VI века, где говорится и о боли утраты, и о разлуке, и о красоте любви. Особой силой воздействия газели наделяет двусмысленность поэтических оборотов, поэтому их можно воспринимать одновременно и как стихи о страстной плотской любви, и как выражение чистой, духовной любви к Богу.

О ты, с прекрасными длинными черными волосами,

Не пленяй меня своей колдовской сетью, —

умоляет певец и продолжает:

Взгляд, что пронзает,

Успокаивает сердце;

Раскинь тени от кос твоих,

Чтобы меня ласкала их темнота.

И снова:

Ты заставляешь меня плакать…

Я молил о любви, но получил лишь скорбь.

А можно вспомнить и чуть застенчивые слова из ветхозаветной «Песни песней» – этого, пожалуй, самого необычного любовного стихотворения (или, вернее, цикла любовных стихотворений) из когда-либо написанных. Ее включили в христианский свод Библии, несомненно, только потому, что текст можно было толковать (впрочем, с большой натяжкой, прямо скажем) как обращение к Богу:

Отперла я возлюбленному моему,

а возлюбленный мой повернулся и ушел.

Души во мне не стало, когда он говорил;

я искала его и не находила его;

звала его, и он не отзывался мне.

Харизма, секс и религия

Похоже, что это чувство экстатической религиозной любви с ужасающей легкостью способно превращаться в нечто совсем иное и отнюдь не духовное, а именно – в самый что ни на есть земной секс. При всех своих метафизических и нравственных контекстах религия в целом обнаруживает на удивление тесную связь с сексом. Во всяком случае, судя по народным преданиям, половые сношения играли особую роль в обрядах многих языческих и не вполне языческих религий. Например, в европейской традиции секс ассоциировался с колдовством (ведьм, помимо прочего, обвиняли в том, что они совокупляются с самим дьяволом); а в современных, с некоторых пор вошедших в моду реконструкциях древних европейских языческих культов обряды отправляются иногда нагишом, а в завершение участники действа совокупляются без разбора (так, во всяком случае, рассказывается об этом в самых пошлых репортажах «желтой прессы»).