Авни не понимал, почему жена так уверена, что полиция сможет его арестовать. Она смешивала причины и следствия, между которыми не было никакой связи. Зеев пытался тихо объяснить ей, что нет никаких причин для того, чтобы кто-то установил связь между ним и письмами. Он очень тщательно написал их на стандартной бумаге и вложил в стандарные конверты, не оставив отпечатков пальцев; и никто не видел, как он вкладывает их в почтовый ящик. С момента написания первого письма прошли полторы недели, и никто ничего не обнаружил. Но испытываемый его супругой ужас заразил и Авни, пробудил в нем собственные страхи.

– Нельзя это скрывать, – все повторяла и повторяла Михаль, а он все спрашивал:

– Ну почему? Кто тебе такое сказал?

– Потому что, в конце концов, полиция это узнает, и будет лучше, если она узнает это от тебя. Если ты придешь и все объяснишь. И нельзя это скрывать, потому что ты совершил ужасный поступок. Может, только благодаря этим письмам родители Офера верят в то, что он жив и здоров. Мы обязаны рассказать. И если ты придешь к ним и сознаешься, может, полиция согласится не открывать родителям, что это мы? Что мы будем делать в этом доме? Ты думаешь, мы сможем остаться здесь после того, как они узнают, что именно ты написал эти письма?

– А что мы будем делать, если меня арестуют? – спросил Зеев.

– Посоветуемся с адвокатом. Ведь ты ничего такого не сделал. Только написал эти письма. Но ты придешь и расскажешь правду, и выразишь раскаяние. И тогда они не станут подозревать тебя в том, что ты связан с тем, что случилось с Офером. Объясни, что ты ничего не знаешь. Что это было всего лишь упражнение в написании текста.

Михаль пыталась говорить спокойно и тихо, шепотом; она пыталась защитить мужа, однако ее последняя фраза была направлена на то, чтобы причинить ему боль.

– Мне адвокат не требуется, – сказал Зеев. – Если будет нужно, я готов поговорить с Ави Авраамом. Уверен, он все поймет.

– Тогда позвони ему, – сказала его жена. – Давай не будем ждать. Я не могу с этим тянуть.

Это было странно.

Визитная карточка Авраама, в конце концов, нашлась в черной тетради. Про то, что он сунул ее туда, между обложкой и последней страницей, Авни вспомнил только после того, как перерыл все в кошельке, в портфеле и в ящиках письменного стола.

Михаль пришла на балкон следом за ним и стояла рядом с Эли на руках, пока он слушал голос Авраама с другого конца провода. Зеев сказал, что ему надо с ним встретиться по одному делу, и инспектор ответил, что встретиться не сможет до воскресенья или понедельника, потому что он за границей. Инспектор спросил, есть ли у Зеева какая-то срочная информация по поводу расследования, и учитель сказал, что нет и что он звонит несколько по другой причине. Авраам посоветовал ему обратиться в полицию, но Авни объяснил, что готов говорить только с ним. Голос полицейского звучал как-то по-другому и отдаленно, будто его хозяин захвачен какой-то душевной бурей.

– Тогда я подожду вашего звонка до воскресенья. Скажите, когда вам удобнее, чтобы я пришел в участок? – спросил Зеев и распрощался.

* * *

Михаль уехала к родителям – подумать, и Авни остался в квартире наедине с собой. Наступил вечер. Зеев не осмеливался приблизиться к балкону, глядящему на улицу, где идущие мимо люди могут задрать голову и увидеть его. Только тогда он понял, что, в общем-то, все кончилось. Все, что открылось в нем две недели назад, закрылось. Двери и окна, другой человек, то, что в нем, это его рождение, Михаэль Розен, писательство… Писательство, которое ждало многие годы. Яростная реакция Михали и разговор между ними сделали эту идею, которая так его возбуждала, позорной и наводящей ужас. На семинар он больше не пойдет. И писем больше не напишет, даже себе самому. Черная тетрадь лежала на письменном столе, закрытая, пугающая, как рука, коснувшаяся больного проказой. Авни не стал открывать ее и читать первые строки четвертого письма, начинающиеся с фразы: «Папа и мама, читаете ли вы по-прежнему слова, которые я вам посылаю оттуда, где нахожусь?».

Зееву захотелось выйти из дома и бродить, бродить в темноте, чтобы измотать себя. Довести до изнеможения и ноги, и свой страх. Но это было невозможно. В его воображении, в него со всех сторон и с каждого балкона вперивались бы холодные глаза, которые всё про него знали. Но что знали-то, черт возьми?! Мысль о том, что завтра ему, как всегда, придется пойти в школу и встретиться с учениками и учителями, казалась невыносимой, и он решил, что утром снова позвонит секретарше и отменит уроки. Его так и так скоро уволят. Причин на это не было, но Авни вздрагивал от каждого шороха, как будто в голове у него срабатывала сирена полицейской машины. Он попробовал успокоиться. Выпил большую чашку ромашкового чаю без сахара. Его тошнило и хотелось блевать. Он сказал себе, что Авраам его поймет. Конечно же, инспектор отчитает его, но не арестует. Зеев был в этом уверен, хотя на чем основывалась такая уверенность, было непонятно, разве что на взаимном доверии, которое между ними возникло. И что это Авраам сидит за границей в самый разгар следствия? Может, его поездка связана с поисками Офера? Может, пацану удалось улизнуть из Израиля?

Зеев снова подумал о Михаэле Розене, о его покрасневших глазах и об остром запахе. О его ногах, которые с трудом умещались в маленьком пространстве машины. Учителю стало жаль, что они больше не встретятся. Он не помнил, оставил ли свой адрес и телефон в секретариате Бейт-Ариэлы, и потому не знал, сможет ли Михаэль с ним связаться, чтобы узнать, почему он вдруг исчез посреди занятий. Мысль о том, что люди, которых он знает, дальние родственники и старые знакомые по университету, прочтут об этом в газетах, парализовала Зеева. Неужели и Михаэль прочтет? Ему хотелось прихлопнуть все мысли. Если он потеряет рабочее место, так это и к счастью.

Он сказал Михали, что уйдет из квартиры и на уик-энд поселится в гостинице. Пока не сходит поговорить с Авраамом, пока дела не прояснятся.

– Может, без меня тебе будет здесь спокойнее, – сказал он жене и искренне в это поверил.

Вместо него ушла она, и Авни спрашивал себя, вернется ли назад. Он заснул в гостиной на диване. Заснул перед включенным телевизором и ночью, что необычно, видел сны, которые утром ему с трудом удавалось вспомнить.

* * *

Когда открылась дверь, он все еще лежал на диване, под тонким цветастым пледом, который стянул ночью с детской кроватки. Все тело у него затекло. Очень медленно, не сразу ему припомнилось то, что случилось вчера.

Вошла Михаль. Одна. Эли остался у ее родителей. Она присела возле мужа.

– Я жалею, что ушла, – сказала она. – Как ты спал?

– Нормально. Думаю, довольно долго. Который час? Как спали вы?

– Хочу с тобой поговорить; хочу, чтобы ты объяснил мне, зачем сделал это, потому что мне непонятно, что случилось.

– Мне и самому непонятно, – сказал Зеев и впервые со вчерашнего дня заплакал.

– Не плачь, – сказала Михаль. – Мы сдюжим.