и бреду по жизни, веду ненавистные судебные процессы, пишу драмы, романы и тому подобное. Рисую, флиртую и позволяю жизни идти своим чередом»[383]. В одном письме он дает понять, что рад, что выпутался из этой истории, в другом – жалуется, что Лотта не выходит у него из головы. Во всяком случае, он и сам себя не понимает: «Я не знаю, почему я, глупец, так часто вам пишу»[384].

Иногда в его письмах слышны и совсем мрачные настроения. «Я блуждаю по пустыне»[385], – пишет он. Или: «Моя жалкая жизнь превращается в бесплодную скалу»[386]. Он дает понять, что порой его посещают «самоубийственные мысли»[387]. В «Поэзии и правде» Гёте говорит о кинжале – долгое время он клал его перед сном рядом с кроватью и пару раз пробовал, «не удастся ли мне вонзить его острие на дюйм-другой себе в грудь». Но ему это не удалось, и в конце концов он «сам над собой посмеялся, отбросил свою дурацкую ипохондрию и решил: надо жить»[388].

В июне 1773 года был издан «Гёц» – анонимно и без указания издательства, на деньги Мерка и Гёте, который вынужден был заниматься реализацией тиража, так как опытный в подобных делах Мерк в это время сопровождал принцессу Дармштадтскую в ее путешествии в Россию. Книга пользовалась ажиотажным по тем временам спросом. Автор больше не мог, да и не хотел оставаться в тени. Полгода спустя вышло второе, авторизованное издание, что, однако, уже не могло остановить незаконных распространителей. Драму, которую сам Гёте ввиду частой смены декораций и отсутствия единства действия задумывал как пьесу для чтения, вопреки мнению автора незамедлительно поставили на сцене – сначала в Берлине (с добавлением сцены цыганского танца), а затем в Гамбурге, Вроцлаве, Лейпциге и Мангейме. Газеты знакомили читателя с молодым автором, о котором широкая публика пока еще ничего не слышала. Вообще «Гёц», а полгода спустя в еще большей мере «Вертер» совершили прорыв, завоевав новую читающую и театральную аудиторию. До сих пор невозмутимая, степенная литературная общественность разволновалась и вскоре вошла во вкус, ожидая новых сенсаций. Каждый, кто хоть немного дорожил своей репутацией, должен был, по крайней мере понаслышке, знать и пьесу, и ее автора. Переписка современников, и в первую очередь современниц, озарена этой новой звездой на литературном небосклоне. Волнения вокруг пьесы через какое-то время доходят и до прусского короля. Фридриху II, однако, «Гёц» не показался забавным. Он назвал драму «отвратительным подражанием этим скверным английским пьесам»[389], имея в виду Шекспира. Без указания имен автору вменялось в вину развращение литературного вкуса публики. Сама же публика, в том числе и по причинам патриотического характера, гордилась им. В вопросах литературы к мнению короля уже мало кто прислушивался. В обществе начинало формироваться литературное самосознание, и история успеха «Гёца» внесла значительный вклад в его становление.

Рецензенты отзываются о пьесе положительно или даже восторженно. В ежемесячном журнале Кристофа Мартина Виланда «Дер Тойче Меркур» пьесу называют «самым прекрасным, самым интересным чудовищем», которое заслуживает «живейшей благодарности всех немецких патриотов»[390]. Сам Виланд проявляет осторожность и дистанцируется от этой похвалы, но признает, что в «Гёце» о себе заявил автор, подающий большие надежды. «Франкфуртские ученые известия», где прежде печатался сам Гёте, разумеется, также не остаются в стороне от всеобщего восхваления: «Уже с первых страниц мы заметили, что начинается настоящая кутерьма и хаос, но махнули рукой на Аристотеля и получили огромное наслаждение»[391].

У Гёте появилось множество подражателей. Тема рыцарей вошла в моду. Независимые борцы с железной рукой и без, хозяйственные и бесстрашные владелицы замков, хрупкие фрейлины, гнусные интриганы и кляузники в древних доспехах, коварные придворные красавицы заполонили сцену. Поскольку Гёц существовал на самом деле и еще были живы его потомки, которые теперь могли купаться в лучах славы предка, другие обладатели известных фамилий тоже захотели запечатлеть семейную историю в драме. Моритц Ридезель, барон цу Эйзенбах, объявляет премию в 20 дукатов за пьесу, которая бы вывела на сцену одного из его предков. Определять победителя должен был Лессинг, но желающих участвовать в конкурсе не нашлось.

Гёте в одночасье стал настолько знаменитым во всей читающей Германии, что впоследствии ему приписывали авторство также опубликованного анонимно «Гувернера» Ленца. Его имя связывают с новой грубоватой, сильной и яркой манерой выражения, с театральным лубком, с освобождением от условностей театрального искусства, с отказом от назидательности и оригинальностью языка. Впрочем, это нисколько не помешало Гёте в своей следующей драме «Клавиго» вернуться к традиционной форме, словно желая доказать, что одним умением он владеет не хуже, чем прямо противоположным.

Его охватывает чувство поэтического всемогущества: он не хочет делать лишь то, что может, – он может все, чего бы ни захотел. 15 сентября 1773 года Гёте пишет Кестнеру, над чем он сейчас работает: «Кроме того, драма для постановки на сцене, чтобы эти молодцы увидели, что только от меня зависит, стану ли я соблюдать правила и воспевать нравственность и сентиментальность. Адьё! Еще кое-что по секрету от писателя: мои идеалы с каждым днем становятся все прекраснее и величественнее, и если мое воодушевление и моя любовь меня не покинут, то я еще многим одарю своих любимых, да и перед публикой в долгу не останусь»[392].

В таком приподнятом настроении Гёте создает первые наброски к драме «Прометей». «Боги, – пишет он в середине июля 1773 года Кестнеру, – послали ко мне на землю скульптора, и если, как мы надеемся, он найдет здесь себе работу, я о многом позабуду. <…> Я перемалываю свою ситуацию и превращаю ее в спектакль – назло Богу и людям»[393].

Материал для своего «Прометея» он черпает в «Обстоятельном мифологическом словаре» Гедериха, у Эсхила, Лукиана и Овидия. Два незаконченных действия – вот и все, что было написано в итоге. Пьеса, небогатая событиями, но изобилующая пафосными жестами и высокопарным красноречием, ибо речь идет о неповиновении богам. Прометей – мятежник, восстающий против жителей Олимпа. На заднем плане виднеется Кавказ. Кто знаком с древнегреческой мифологией, знает, что там боги прикуют Прометея к скале в наказание за то, что он принес людям огонь. Гёте, однако, выбирает другой эпизод из легенды о Прометее. Чтобы хоть как-то утихомирить его, боги предлагают Прометею отличное место на Олимпе, где можно жить счастливо и спокойно, но при условии, что он поступится своей свободой. Ему предлагают стать кем-то вроде «бургграфа», как язвительно, в духе «Гёца», подмечает Прометей. Его брат