Наполеон какое-то время, видимо, думал, что все утрясется само собой. Он не мог поверить: его музыка так долго очаровывала публику – так почему же сейчас публика кидается яйцами? В октябре он все же собрал в Германии и Италии 200-тысячный «оркестр», с которым в начале ноября вступил в Испанию. Это уже было нечто большее, чем война: огненный каток прокатывался по стране. 10 ноября Наполеон разбил испанцев при Бургосе, 30 ноября прорвался через Сомосьерру, завалив батареи на горной тропе телами мертвых поляков (ради свободы Польши они пришли превращать в рабов испанцев). 4 декабря Наполеон вступил в Мадрид. Затем он пошел против Джона Мура, но добить его и его крошечную армию уже не успел – в январе в привезенных из Парижа письмах сообщалось, что Австрия готовится к войне. Империя трещала по швам.

Наполеон бросился латать дыры. Он бросил Испанию, и там началось болеро – чисто испанская мелодия: один и тот же мотив, становящийся раз от разу все мощнее до полной коды, какофонии, взрыва…

На этот раз Наполеон не намерен был шутить с Австрией: он собрал 300 тысяч солдат и 400 пушек, обеспечивая себе численное и огневое превосходство.

Он намеревался сыграть что-нибудь быстрое – это особенно важно было для урока Европе, где после Испании все чаще сомневались в его исполнительском мастерстве. Австрияки делали все, чтобы Наполеон победил: они рассредоточили силы, наступая в четырех направлениях. 19 апреля при Абенсберге 25 тысяч австрийцев натолкнулись на 2 тысячи французов и – не смогли победить. Это должно было обнадежить Наполеона – австрийцы, выходит, ничего из преподанных им уроков не усвоили. Однако 20–21 апреля при Ландсхуте 125 тысяч французов не смогли раздавить 55 тысяч австрияков. Французские генералы забывали нотную грамоту: Клапаред вышел австрийцам в тыл, но атаковать почему-то не стал.

22–23 апреля 1809 года обе армии с разбегу столкнулись лбами под Экмюлем. Для Наполеона это было элементарным упражнением: пехота атакует с фронта, затем с фланга, конница атакует главную австрийскую батарею. Австрийцы отступают. Наполеон видит: его сила не иссякла. Но он же понимает, что пять дней боев не дали ему главного – решающей победы, Ульма-1809. Наполеон вошел в Вену, но на этот раз император Франц с просьбой о мире не приехал. Эрцгерцог Карл за Дунаем собирал войска. Наполеон решил, что будет ошибкой дать неприятелю окрепнуть, и в ночь на 21 мая начал переправляться на австрийский берег. Это была битва без затей – Наполеон не посылал в обход кавалерийские отряды, не делал обманных маневров и не распускал слухов. Используя остров Лобау, он начал переправу. Австрийцы могли бы штыками сбрасывать французов в воду, но промешкали и начали бой только когда французов на их берегу было 35 тысяч человек. Длившийся весь день бой не принес результатов никому 22 мая противники схватились вновь, при этом у Наполеона на неприятельском берегу было уже 70 тысяч человек при 144 пушках – надо думать, что он уже считал победу решенным делом. Так почти и было – к 16 часам австрийцы прекратили атаки и даже готовились к отходу. Но тут поднявшийся Дунай снес мосты, по которым французы получали боеприпасы и подкрепления. Нервы у французов сдали – солдаты начали метаться, оборона дрогнула. Австрийцы, напротив, нажали. Начался ад, который до этого испробовали на себе русские под Фридландом (а в 1813 году еще раз испробуют французы в Лейпциге). Французов, сгрудившихся на берегу, выкашивала австрийская картечь. К ночи у французов остался лишь крошечный плацдарм, но и его Наполеон приказал оставить. Этот день стоил Наполеону 37 тысячи жизней.

Австрийцев надо было хорошенько проучить. К июлю на острове Лобау и около него Наполеон сосредоточил 170 тысяч солдат при 584 пушках. В ночь на 5 июля он под проливным дождем начал переправлять войска через Дунай по мостам и на паромах. Получив плацдарм, французы бросились вперед. Эрцгерцог Карл ждал их на позиции у деревни Ваграм. Он не зря надеялся на нее: пятикилометровая по фронту, она делала возможным плотное (15 тысяч человек на километр) построение войск, как показала битва – практически непробиваемое. Наполеон, пользуясь преимуществом, атаковал почти все пункты – и везде был отбит! В Руссбахе французы даже бросились бежать! Окруженная в Ваграме одна из дивизий Бернадотта была уничтожена почти полностью. Не упусти Карл момента отправить Наполеону во фланг 18 тысяч кавалеристов князя Лихтенштейна – и еще неизвестно, чем кончился бы этот бой.

К несчастью, Карла хватило только на этот, первый день битвы. Распоряжения, сделанные им ко второму дню, были далеко не так хороши. Он раскидал свои силы на фронте в 27 километров, собираясь, видимо, устроить несколько разных очагов боя. Однако что это могло ему дать? К тому же Карл взял на себя партию первой скрипки в этом бою – он атаковал французов в четыре утра, хотя, находясь на высотах, мог бы предоставить это право неприятелю. План был простой – отрезать французов от переправ, чтобы повторить ситуацию 22 мая. И это почти получилось. Напор австрийцев был таков, что французская оборона прогибалась. Чтобы выправить ситуацию, Наполеон сформировал 45-тысячную колонну при 104 пушках. (Еще недавно такие войска завоевывали страны, а сейчас это должен был быть лишь эпизод в сражении). В полдень пушки открыли огонь, после этого колонна пошла вперед и… этот страшный таран увяз в сопротивляющейся австрийской массе! С необычайным трудом, громадными жертвами, отбирая у австрийцев по шагу пространства, тесня их, французы взяли Ваграм и высоты Нейдизель. После этого эрцгерцог Карл приказал отступить. Французы не преследовали неприятеля.

Эйлау, Испания, Эсслинг и Ваграм – это был переломный момент, кризис. Но понимал ли это сам Наполеон? Все известные на то время приемы – фронтальная или фланговая атака большой массой войск, обход, рейд конницы, выход во фланг с последующим обстрелом всей линии противника из орудий с господствующих высот – он использовал и не раз.

Громить противника по частям становилось все труднее: и «части» эти становились все больше, да и противник все реже ловился на такой детский мат. (В 1805 году Кутузов, оставшись после разгрома Макка один, предпринял беспримерный отход к резервам. Догнать и разгромить его французам не удалось). Чтобы побеждать дальше, ему надо было изобрести нечто новое. Наполеон, видимо, подсознательно понимал это, как и то, что ничего нового он изобрести не может. Его слова, сказанные, согласно Сегюру, после Аустерлица («Орденер одряхлел. Для войны есть свои годы. Меня хватит еще лет на шесть, а потом придется кончить и мне»), сказанные после изумительной, как по нотам разыгранной, битвы, кончившейся шумной победой, могли быть вызваны предчувствием того, что повторить такое он уже не сможет.

Наполеон был человек из плоти и крови – так что, может быть его одолевал обычный кризис среднего возраста? (При Аустерлице ему было 36 лет, а при Прейсиш-Эйлау – 38). При этом кризисе человек смотрит на совершенное и, как ни велико достигнутое, спрашивает себя: «Ну и что?». Он сравнивал себя с Александром Великим, но должен был признать, что тот в 33 года уже умер, оставив после себя империю, простиравшуюся от Дуная до Инда, от Греции до Египта. Наполеон же давал по Европе один круг за другим, разбивая одних и тех же генералов и одних и тех же королей. При этом Наполеон был из тех людей, которым скучно работать на конвейере, делать одно и то же. Он был художник, а судьба поставила его за штамповальный станок.