– Ты откуда?

Солдат, к примеру, отвечал:

– Из Полтавы.

– Хорошо в Полтаве? – с улыбкой спрашивал Гротен.

– Очень хорошо.

– Вся эта ерунда скоро закончится, – серьезным тоном говорил Гротен, – и ты вернешься в Полтаву.

Когда во французском кафе появились американцы, Гротен опять оказался в окружении людей в форме и автоматически вернулся к старой форме общения с солдатами. Он говорил по-английски, поэтому ему не составило труда задать вопрос.

– Ты откуда? – спросил он первого американского солдата, купившего у него лотерейный билет.

– Из Цинциннати.

– Хорошо в Цинциннати?

– Конечно, очень хорошо.

– Ну что ж, – ответил Гротен, – скоро вся эта ерунда закончится, и ты вернешься в Цинциннати.

Следующий солдат был из Филадельфии, следующий из Чикаго. По их мнению, это были отличные города. И всем им Гротен говорил, что «скоро вся эта ерунда закончится». Через несколько часов его выгнали из кафе, заподозрив в попытке подорвать моральный дух американской армии.

Гротен умер в возрасте девяноста трех лет в доме для престарелых, в окрестностях Парижа. До конца дней он испытывал теплые чувства к нашему полку и вел переписку с некоторыми из наших офицеров.

После ранения Гротена Рот, как старший полковник, автоматически стал командиром полка. Первым делом Рот приказал вызвать Петрякевича, поскольку был уверен, что Петрякевич выпьет с ним водки. Роту было необходимо взбодриться, прежде чем приступать к обязанностям командира полка.

Он командовал полком порядка трех месяцев, пока не прибыл новый командир полка. В первый месяц его командования нам пришлось особенно туго. Мы почти ежедневно участвовали в сражениях, а в промежутках между боями перемещались с одного участка фронта на другой. Солдаты так измотались, что засыпали прямо на огневом рубеже. Временами было трудно отличить убитого от заснувшего. Тем не менее даже в это время происходили забавные случаи.

Как-то полк сражался рядом с чьим-то поместьем. Линия огня проходила по саду и парку. Утром на веранде накрыли стол для офицеров двух резервных полков. Из подвалов достали отличное домашнее вино, и Рот, сидя во главе стола, развлекал офицеров историями. Под разрывы шрапнели было выпито немало вина и рассказано много историй. К тому моменту, когда немцы, перейдя в наступление, стали окружать нас, Рот был изрядно пьян. Стали поступать неприятные сообщения, и Снежков, к которому поступали донесения, сильно встревожился. Наконец он подошел к Роту и прочел неприятное донесение от разведчика. По всей видимости, требовалось спешно покидать усадьбу. Рот посмотрел на Снежкова, мило улыбнулся и сказал:

– Николай, прочтите еще раз. У вас такой мелодичный голос.

Люди находили возможность посмеяться даже в самые трагические моменты, что мы и делали в то изматывающе-кровавое лето.

В одной деревне, где полк заночевал, мы встретили мужчину, который утверждал, что ему сто пятнадцать лет и он был свидетелем вторжения армии Наполеона в 1812 году в Россию. Он с удивительной точностью описал форму солдат наполеоновской армии.

– А вы сами видели Наполеона? – спросил один из нас.

– Конечно. Такой высокий, с длинной бородой, – ответил старик и даже показал, какой длины была борода.

Никогда не забуду еще одну историю, являвшуюся примером типично военной бюрократии. Остановившись на несколько дней в одном городе, мы получили фураж с армейского склада. Находясь на русской территории, мы кормили лошадей сеном и овсом, которые покупали у местного населения. В Германии мы просто воровали корм для лошадей. Иногда нам присылали овес в мешках. Предполагалось, что мы сохраняем мешки и со временем вернем их на склад. В то время о таких мелочах никто не задумывался, и мешки мы, естественно, выбрасывали. Через год полк неожиданно получил счет за несданные мешки. Командир полка разделил сумму предъявленного счета между командирами шести эскадронов и подразделения связи. Моя доля составляла несколько сот рублей. Собравшись вместе, мы придумали, как аннулировать долг. Мы стали посылать телеграммы, в которых сообщали, что мешки, заполненные песком, использовали в защитных целях во время боев. В рапортах о потерях мы сообщали также о количестве использованных в данном бою мешков. В течение трех или четырех месяцев мы сумели списать все числившиеся за нами мешки. Армейскому бюрократическому аппарату большего и не требовалось.

В этот период войны и немцы и русские изменили манеру ношения оружия. В начале войны русский солдат-кавалерист нес винтовку и пику; у немецкого кавалериста они были приторочены к седлу. Затем мы поняли, что пика мешает спешившемуся солдату, и приторочили ее к седлу. Немцы, в свою очередь, поняли, что если солдат теряет лошадь, то оказывается безоружным, поскольку все его оружие приторочено к седлу. Поэтому немцы по примеру русских стали носить винтовку за спиной. Кроме того, в нашем полку избавились от мундштучных удил. Опыт войны показал, что они не только не нужны, но даже мешают при движении по пересеченной местности.

В последних числах августа 1-я и 2-я кавалерийские дивизии получили приказ остановить немецкое наступление до прибытия русской пехоты. Немцы оттеснили нас с опушки в глубь леса. Обе стороны провели тревожную ночь. Были моменты полной тишины, но стоило солдату, у которого сдали нервы, открыть стрельбу, как тут же к нему присоединялись другие, и спустя минуту пули свистели в воздухе, как потревоженный пчелиный рой.

Пехота, которую ждали в два часа, появилась только вечером следующего дня. Первым признаком приближающейся пехоты были полевые кухни, двигавшиеся в первых рядах. Затем появилась одна из батарей и, приняв нас за немецкую кавалерию, открыла огонь. Артиллерийский огонь из тыла вполне мог поднять панику. К счастью, этого не произошло; посланный нами курьер быстро заставил их прекратить огонь. Ротмистр Говоров, два офицера и Виленкин были ранены.

Ночью нас наконец сменила пехота, и мы двинулись в тыл. Мы медленно двигались по лесной дороге, заболоченной, ухабистой, в выступающих корнях деревьев. Мы переходили по узким мостам над речками, и один насквозь прогнивший мост рухнул под нашей полевой кухней. Кухню вытянул тяжеловоз, конь по кличке Мишка, которого мобилизовали на войну с пивоваренного завода. Колонне пришлось остановиться, пока гусары, стоя по пояс в воде, вместе с Мишкой вытягивали из речки кухню.

15 сентября русская армия начала отступление к Двине. Наш полк получил приказ прикрывать отступление пехотной дивизии. Нам приказали удерживать противника «любой ценой». Весь день полк сдерживал немецкое наступление. К вечеру немцы подошли так близко, что мы слышали, как немецкий наблюдатель-артиллерист отдает батарее приказы по телефону. Дальше они двинуться не могли, прижатые нашим огнем. Вдруг немецкий лейтенант, командир взвода, поднялся и, спокойно переходя от одного солдата к другому, ударял каждого тростью и командовал: «Вперед!» Солдаты передвинулись на несколько шагов вперед. Наши гусары прекратили стрелять и громко аплодировали лейтенанту. Спустя какое-то время командир взвода нашего 1-го эскадрона Шейнога сделал то же самое с тем же результатом, и теперь уже немцы аплодировали ему.