Между тем в каморке было прибавление. Ввалились сразу три пэтэушницы-старшеклассницы в нарядах пронзительно салатового цвета — «кислотницы». «Кислота» — это и мода, и такая музыка, и синтетические наркотики. Кислотниц пустили по кругу. Когда развлечения Вадима и компании закончились, Эльчин, который, похоже, распоряжался у них наркотой, выдал девкам за работу по папиросе из портсигара. Само собой, кислотницы старались не за табачок фабрики «Дукат». А уж что там было в этих папиросках, Лидия пообещала себе разобраться, когда портсигар Эльчина пришлют к ней на экспертизу как вещественное доказательство.

…Кудинкин проснулся, когда Лидия звонила Трехдюймовочке. Голова не болела. Это удивило Кудинкина несказанно: выходит, в ресторане подали не самопальный коньяк, а чудес не бывает. Потом он сообразил, что Трехдюймовочка была в милицейской форме. Стало быть, это не чудо, а естественная осторожность работников питания.

Трехдюймовочка упоенно болтала по телефону. Кудинкин посмотрел на часы — половина шестого — и жестами показал ей, чтобы закруглялась. А майорша несолидно подразнила его высунутым языком и назло проболтала еще минут десять. Кудинкина грызла нечистая совесть. Обед в «Арагви» был его авантюрой, капризом художника. Простоватый опер Саня по телефону выложил ему все, что мог, и уже тогда Кудинкин понимал, что сколько Саню ни корми, это никак не повлияет на участь Люськи. Но ему хотелось поесть в ресторане. В такого рода горячих точках Кудинкин бывал чуть ли не каждую неделю, однако все больше по службе. А расслабиться, то есть принять по бутылке на рыло, удавалось редко.

Если бы Лидия знала, что теряет время не для того, чтобы помочь Люське, а исключительно по милости Кудинкина, которому пришла охота выпить, она разорвала бы его на куски.

Чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, Кудинкин решил сегодня же сделать что-нибудь для Лидии. Дорвавшись наконец до телефона, он позвонил уже проспавшейся Люське и взял у нее координаты должников. Их фирма именовалась, как американская стратегическая ракета — «Поларис». Владелец носил незавидную фамилию Брехунец. Его имя-отчество Кудинкин записал на бумажке, потому что боялся не запомнить: Теодозий Орестович.

За час Кудинкин обзвонил кучу милиционеров. Знакомым он скороговоркой бубнил: «Привет-как-дела-с-меня-бутылка» — и сразу выкладывал, что ему нужно. А с незнакомыми знакомился и влезал в душу. Слушая его болтовню, новый знакомый сначала мучился невысказанным вопросом «А что ему, собственно, нужно?». Но через несколько минут он уже блистал перед Кудинкиным футбольной эрудицией и счастлив был подтвердить, что его начальник полный дебил (а вы слышали хоть от одного мужика, что его начальник умный?!). Он был уверен, что знает Кудинкина много лет. Когда Кудинкин начинал прощаться, новый знакомый сам говорил: «Ты чего звонил-то?» — «Да дельце одно», — как бы спохватывался Кудинкин, дескать, пустяк дельце, я о нем уже и забыл за разговором с таким приятным человеком. «Какое дельце? Может, помочь?» — настаивал новый знакомый. Он был готов, он жаждал помочь, он упивался возможностью показать Кудинкину класс работы! И Кудинкин великодушно шел ему навстречу: «Фирма «Поларис» — тебе ни о чем не говорит? Ты там поспрашивай у своих, может, есть что-нибудь на этот «Поларис». Нет, неофициально. Слухи, сплетни, размер обуви хозяина… Договорились? Я на днях позвоню». Под конец Кудинкин брал с мента страшную клятву, что тот не откажется распить с ним бутылочку за встречу, и оставлял собеседника в приятных мечтаниях.

Если бы все обещанные Кудинкиным бутылки сделались из сказки былью, он бы утонул.

Озадачив таким образом с полдюжины не самых последних профессионалов московской милиции, Кудинкин стал собираться в разведку на местности.

— Ты куда? — спросила Трехдюймовочка.

— За домиком в Опалихе, — сказал Кудинкин. — Если в двенадцать не позвоню, найдешь капитана Орехова из сто двадцать четвертого. Скажешь, что я пошел на склад «Полариса».

Полусонная, разомлевшая Трехдюймовочка попросила жалобным голосом:

— Не ходил бы ты, Кирюша! Хотя бы не сегодня, а? Лидка знаешь где? Купила подзорную трубу и сидит в засаде, подглядывает за гадом, который ее изнасиловал. А теперь и ты уходишь… Пошел бы хоть завтра, что ли?

Кудинкин удивился тону Трехдюймовочки.

— Ты что, Оль? Завтра, что ли, по-другому будет? И потом, завтра мне на службу, когда вернусь, не знаю.

— Ладно, — сказала Трехдюймовочка, — но ты позванивай. Я за Лидку беспокоюсь, мало ли, надо будет ей помочь.

Кудинкин пообещал и под укоризненным взглядом Трехдюймовочки надел свою старую куртку с оторванным и косо пришитым рукавом. Это была его спецодежда, куртка для задержаний. При кажущейся щуплости Кудинкина преступный элемент ни в какую не хотел сдаваться ему по-хорошему, а все норовил оказать сопротивление. Куртку рвали постоянно. Кудинкин зашивал ее сам, не доверяя этого даже Трехдюймовочке. Потому что считал куртку счастливой.

Склад «Полариса» был в подвале сталинской восьмиэтажки. На улице давно стемнело; у светящегося люка в подвал разгружался фургончик с наспех упакованными картонными коробками. Ага, привезли на склад ночевать нераспроданные бананы-апельсины. Выходит, Брехунец не только выпивкой торгует.

Кудинкин оставил свой «Москвич» у соседнего дома и подошел к фургончику. Разгрузкой занимались две бомжеватые личности в таких же, как на Кудинкине, замызганных куртках. Следы застолья в «Арагви» на кудинкинском лице придавали ему дополнительное сходство с алкашами. Он так здорово вписался в картину, что его для начала послали. Кудинкин горестно вздохнул и сел на бровку тротуара.

— Прости, земляк, но нам самим мало, — сказал один из бомжей, швыряя коробки на уходящий в подвал металлический желоб. — Здесь работы на пару бутылок пива.

— Я понимаю, — еще горше вздохнул Кудинкин.

— Трубы горят? — сочувственно поинтересовался бомж.

Кудинкин подтвердил, что горят, проклятые.

— Знаешь, что я тебе скажу? Надо было летом приходить. — Совет был дурацкий, но так понравился бомжу, что он стал развивать мысль: — Летом здесь была лафа. По десять человек с этого склада кормилось. Когда по десять, а когда и по двадцать. Скажи, Леш?

Леша, который подавал коробки из кузова, авторитетно подтвердил, что да, летом была водка и Галька давала за разгрузку машины аж по два пузыря на бригаду. Две машины — бригада в стельку, а другая ждет очереди.

Механически поддакивая бомжам, Кудинкин заглянул в распахнутый люк. Особенно много в люк не разглядишь, но ему показалось, что подвал огромный. И абсолютно пустой, если не считать сиротливого штабелька только что сгруженных коробок.

— Ну, спасибо, земляки, — сказал Кудинкин, вставая. — Спасибо, утешили.

— Да погоди ты, дослушай!

— Не могу! — на ходу крикнул Кудинкин. — Дела!

Он вернулся к «Москвичу», сел за руль и рванул с места, на ходу захлопывая дверцу. С какой это радости Брехунец, хозяин солидной фирмы, околачивается на пустом складе? Ведь не ради того, чтобы пересчитать два десятка коробок с апельсинами. А может, ему больше негде?