– Тогда про что же они? – спросил симпатяга Николас, подав голос и включившись в дискуссию.

– Мне это самому часто бывало интересно, – ответил ты с улыбкой. – На самом деле я не знаю, если быть с вами до конца честным. Я знаю только, что мне нравится их читать. И писать их.

– Так вы, значит, все-таки работаете над чем-то? – спросил Гэрретт – настойчивый юный Гэрретт.

– Я разве не это сказал?

– Нет, вы сказали, что никогда не обсуждаете текущую работу.

– Вот именно.

– Но текущая работа, значит, все-таки имеется? Просто так много времени уже прошло с “Дома на дереве”.

Ты сидел рядом со мной, и я ощущала, что тебе с каждой минутой становится все более неловко на стуле, и не отвечал ты Гэрретту довольно долго.

– Вы же тот самый, кто пишет детскую книжку о говорящих зверюшках, правильно? – наконец спросил ты.

– Это не детская книжка, – ответил Гэрретт. – Все это произведение – аллегория. Главное там не то, что животные умеют разговаривать, а то, что́ им есть сказать. Как в “Скотном дворе”.

– Вы сравниваете свое творение с Оруэллом? – спросил ты, уже рассмеявшись.

– Нет, конечно, – ответил тот, чуть сильнее смешавшись. – Я вовсе не это имел в виду.

– Ты на это намекал, – вмешалась Майя.

Гэрретт возвел очи горе и громко вздохнул. Эти двое не раз сталкивались на семинарах, и Майе, казалось, доставляет удовольствие стаскивать Гэрретта с небес на землю.

– Послушайте, некоторые романы в сочинении занимают больше времени, – произнес ты, возвращаясь к первоначальному вопросу. – Когда он будет готов, тогда и будет. А до этого мне почти нечего сказать на эту тему, кроме того, что я рассчитываю издать его за следующие… – На миг ты умолк и глянул на потолок. – За следующие два года.

Я повернулась и посмотрела на тебя, стараясь не подпустить на лицо удивление. Но пришла в восторг от того, что ты наконец-то мыслишь в таких категориях. Быть может, Норидж, решила я, оказывает благотворное воздействие на нас обоих.

Задали еще несколько вопросов, а потом все мы пошли выпить в студенческий бар, где ты заказал всем пиццы и тщательно постарался уделить время всем группам, как будто оказывал им грандиозную услугу тем, что делишься с ними своей мудростью.

– А вы что-нибудь уже читали? – спросил Николас, мой объект воздыханий, подошедши к тому месту, где я стояла у окна, и вручая мне бокал белого вина.

– Что-нибудь – что? – уточнила я.

– Из нового романа вашего мужа.

Я покачала головой и еще миг любовалась тем, до чего он миловидный. Лет на восемь младше меня – двадцать три года, короткие темные волосы, которые смотрелись невозможно промытыми, и мальчишечье лицо. Я воображала, что в детстве он был типом “Просто Уильяма”[46] – вечно проказил, но был уверен, что никто на него не сможет сердиться подолгу.

– Нет, – ответила я, решив не упоминать, что узнала о существовании нового романа сегодня вместе со всеми. – Нет, он не дает мне ничего читать, пока над этим работает.

– Боится, что вы у него тоже украдете?

Я рассмеялась и покачала головой.

– Сомневаюсь, – сказала я, ощущая, что мне следует компенсировать свои мысли о неверности тебе тем, чтобы тебя защитить. – Хотя это идея. Он писатель гораздо лучше, чем я.

– Вы правда так считаете? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила я и, думаю, в то время сама в это верила. Но, возможно, все это из-за того, что ты уже издавался, когда мы познакомились, и я с тех самых пор смотрела на тебя снизу вверх. – А вы что, нет?

– Нет, нисколько, – произнес Николас, глядя мне прямо в глаза. – Если честно, я считаю, что вы с ним в совершенно разных весовых категориях. Или однажды будете.

Невзирая на все напряжение, что, казалось, развилось между нами в те недели, по крайней мере, моя работа продвигалась неплохо. Я приближалась к концу черновика своего романа и была уверена, что нечто приемлемое для посторонних глаз у меня сложится уже к концу весны. Электронные письма, временами прилетавшие от моих агента и редактора, не давали мне падать духом, хотя я по-прежнему не хотела рассказывать им, о чем будет книга, – предпочитала, чтобы они отзывались о законченном произведении, а не копили в себе предвзятые мнения о нем. Казалось, это их устраивает, и все дни я преподавала, читала и писала. Можно было бы к этому привыкнуть, думала я, задаваясь вопросом, не откроется ли вскоре в университете более постоянная вакансия, которая позволит мне остаться здесь еще на несколько лет. Мне нравилась мысль написать третий роман – гораздо короче – в едином напряженном творческом заходе.

В ноябре УВА проводил свой осенний литературный фестиваль – череду тщательно организованных публичных интервью в одном театре во вторник вечером, и хотя ты, как правило, избегал подобных событий, в тот раз сам предложил сходить и послушать, как Лиону Олвин расспрашивает романист Хенри Саттон. Несколькими годами раньше Лионе отправили гранки “Страха”, и она любезнейше прочла роман и высказалась строкой поддержки, которую поместили на суперобложку; это тебя поразило, поскольку ты всегда восхищался ее книгами.

Под конец дня я вернулась домой переодеться, и, когда поднималась по лестнице к нам в квартиру, перила у меня под рукой задрожали и я запнулась, рухнула вперед, а не повредила себе при падении ничего лишь потому, что выставила перед собой руки.

– Господи Иисусе, – пробормотала я, вставая, а когда открыла дверь квартиры, ты вышел из свободной комнаты, где я устроила себе кабинет.

– Что там был за шум? – спросил ты.

– Я упала, – ответила я. – Мне казалось, ты мне говорил, что собираешься починить эти перила? Если не будем осторожны, кто-нибудь из нас себе что-нибудь обязательно сломает.

– Извини. Я забыл, – сказал ты, помогая мне войти, пока я потирала ушибленную лодыжку. – У тебя все в порядке? Ты не поранилась?

Я покачала головой, отряхиваясь.

– Все хорошо, – сказала я. – А что ты там вообще делал?

– Где?

– У меня в кабинете?

– У тебя в кабинете? – переспросил ты, воздев бровь. Я расслышала капризность в собственном голосе и постаралась ее сдержать – портить предстоявший нам вечер не хотелось. Но комната и была моим кабинетом, и мы всегда ее так и называли. В тех редких случаях, когда ты открывал свой ноутбук, ты всегда делал это за кухонным столом.

– Просто в кабинете, значит, – поправилась я.