– Да, я внезапно ввалился к Идит на занятие. Дома все стало как-то совсем гниловато, как ты знаешь. Я подумал, что мне не повредит совет.

Ты кивнул и спросил, что мы пили, а потом направился к барной стойке. Держался ты при этом так, что я ощутила: ты несчастен, и мне тут же стало неловко, я больше не могла сосредоточиться на том, что говорил мне Роберт. Я перевела взгляд на тебя, но ты стоял ко мне спиной. Однако взгляды наши встретились в зеркале за стойкой, и у тебя было такое лицо, что я тут же ощутила себя виноватой, как будто в чем-то тебя подвела.

Я не до конца понимала, что именно я сделала не так, но знала: чем бы оно ни было, ты еще какое-то время будешь меня этим попрекать.

Не я придумала звать тебя разговаривать с моими студентами, и, если уж совсем честно, я предполагала, что ты все равно откажешься. Нет, этот конкретный замысел выдвинула Майя, которая однажды подошла ко мне после занятия, уверяя, что она поклонница не только “Двух немцев”, но и – в гораздо большей степени – “Дома на дереве”, что я сочла заявлением диковинным. Я пообещала тебе это передать, но предупредила ее, что ты вряд ли согласишься. К моему удивлению, однако, согласился ты сразу же.

Назначили дату, и то утро я провела за чтением рассказов, поданных для обсуждения на семинаре в конце недели, а в животе у меня поселилось ощущение странной тревоги, которое мне трудно было понять. Ко мне в кабинет ты пришел около половины четвертого – ты был здесь впервые, какое-то время оглядывал книги, оставленные на полках писательницей, которую я замещала во время ее декретного отпуска. Взял несколько и высказался эдак пренебрежительно об их авторах.

– Это у тебя новая рубашка? – спросила я, пока мы шли к классу перед началом твоего выступления. – И новые джинсы? На сегодня ты купил себе новую одежду?

– Не говори глупостей, – сказал ты, и я отвернулась от тебя, поскольку ты покраснел, а я всегда сама смущалась от вида смущенных людей. Это, конечно, и была новая одежда. Я никак не могла решить, мило это или жалко – что ты такие усилия прикладываешь ради группы будущих писателей. Неужели тебе так хотелось произвести на них впечатление?

Когда мы вошли, я заметила, как студенты – мои студенты – посмотрели на тебя с почтением куда бо́льшим, чем когда-либо смотрели на меня. Не думаю, что у меня паранойя, Морис, но скажу так: вид у них был такой, будто побеседовать с ними наконец-то пришел настоящий писатель, просто потому, что тебе выпала судьба носить пенис. Даже девушки, кому поголовно нравилось изображать из себя убежденных феминисток, глядели на тебя уважительнее, чем на меня. Скажем прямо – особенно девушки.

Я начала с того, что представила тебя, упомянув названия двух твоих вышедших романов, и отпустила предсказуемую шуточку о том, насколько легко было уломать тебя сюда прийти, раз мы с тобой спим в одной постели. Безо всякой преамбулы ты вытащил экземпляр “Дома на дереве” – этот роман тебе всегда был дороже, нежели “Два немца”, – и прочел из того эпизода книги где-то посередине, где маленький мальчик проваливается сквозь половицы конструкции, вынесенной в название романа, и висит там почти весь день, пока не является проезжавший мимо фермер и не спасает его. Когда ты закончил, они экстатически зааплодировали, и по твоему лицу я определила, как много для тебя значит их одобрение.

– Сама я не собираюсь задавать Морису никаких вопросов, – произнесла я, когда они утихли. – Уже знаю все, что нужно о нем знать.

– Не вполне все, – под смех студентов ответил ты.

– Поэтому вопросы задавать я оставлю на вашу долю.

Начала Майя – я так и знала. Все чтение она не спускала с тебя глаз, как будто ты был Вторым Пришествием, и было очевидно, что она считает тебя чрезвычайно привлекательным. Мне хотелось бы сказать, что она раздевала тебя взглядом, но честнее было бы, наверное, описать это иначе: она сорвала с тебя всю одежду и теперь стояла на коленях и отсасывала у тебя. Не припоминаю, что она у тебя спросила, но помню, что ее вопросом ты воспользовался просто как отправной точкой для монолога о нынешнем состоянии литературного мира, каковое, по твоему мнению, было ужасающе. Я отключилась, задумавшись о том, куда мы потом можем пойти ужинать. И да, я позволила своему взгляду остановиться на одном из юношей – на Николасе Брее, который был очень молод, но очень мил, мне он нравился с самого начала.

Задали еще несколько вопросов, а потом руку поднял Гэрретт Колби, и ты повернулся к нему с таким видом, какой говорил, что ты этого человека откуда-то знаешь, только не можешь припомнить, откуда именно.

– Мне вот интересно – не могли бы вы рассказать нам, над чем сейчас работаете? – спросил он, и ты покачал головой.

– Не думаю, – сказал ты ему. – Как я вам уже говорил раньше, Гэрретт, я предпочитаю не обсуждать текущую работу. На всякий случай.

– На случай чего?

– На тот случай, если кто-нибудь вдруг украдет у меня замысел.

– Но замысел – это же просто замысел, – возразил юноша. – Вы б могли нам сейчас изложить сюжет “Грандиозного Гэтсби”[45], и вряд ли кто-нибудь из нас смог бы сесть и написать его.

– Вряд ли, – согласился ты. – Но все равно я предпочитаю этого не делать.

– Разумеется, это подводит нас к вопросу покрупнее, – сказал Гэрретт.

– Подводит?

– Да. О понятии самого́ литературного обладания – или даже литературной кражи. Принадлежат ли нам вообще наши истории.

– Я не до конца понимаю, к чему вы клоните, – сказал ты, но было отлично видно, к чему он клонит, и мне как-то не очень верилось, что ему достало наглости. Оглядываясь, соображаешь, что с его стороны довольно грубо было относиться так к заезжему писателю, тем паче к тому, кто достиг такого успеха, какой снискал ты.

– Ну вот взять, к примеру, “Двух немцев”, – продолжал Гэрретт. – Это ведь был не ваш замысел, правда? Вы просто рассказали историю Эриха Акерманна и представили ее как художественное произведение.

– Но это и есть художественное произведение, – стоял на своем ты. – Не все в этой книге таково, каким мне это описывал Эрих. Я взял то, что он мне рассказал о своей собственной жизни, кое-какие детали приукрасил, а что-то выбросил вовсе. Об Оскаре Гётте он рассказал мне кое-что такое, к примеру, что могло бы повлиять на восприятие читателем этого персонажа, но о таком я решил не писать, поскольку у меня имелся вполне определенный взгляд на то, как мне хочется изобразить отношения между двумя мальчиками.

– Что, например? – спросил он.

– Я бы не стал в это вдаваться, – сказал ты. – Как только я ступлю на эту дорожку, мне придется принять на себя обязательство говорить обо всех аспектах этого сюжета и отделять личную историю Эриха от моего собственного сочинения. В конечном итоге это роман, и вы к нему должны относиться как к таковому. Не ожидайте от художественной литературы фактов. Романы вовсе не про это.