И, слегка рисуясь, зашагал по кабинету.

— Займитесь делом, встаньте наконец с дивана, найдите спонсора, черт побери! — В дверь заглянула секретарша, и он решил завершить начальственную речь на публике: — Как только выберу время, нагряну к вам в Пензу по старой памяти. Посидим за рюмкой чая, вспомним былое — а, Виолетта Васильевна? — Иван Михайлович лихо подмигнул Лине. Потом нагнулся к ней и похлопал по коленке. Лина чуть чаем не подавилась и, наскоро простившись, выбежала из кабинета.

— Вот народ, все им подай на блюдечке! — пожаловался Иван Михайлович секретарше, когда за Линой закрылась дверь. — Ничего сами не могут решить. Ну прямо как дети! Видишь — даже из Пензы ко мне приезжают за советом. Ох, устал я от них. А давай-ка, милая, тяпнем с тобой коньячка! Так сказать, за успех общего дела!

Через пару минут секретарша вошла в кабинет с коньяком и рюмками на подносе. Иван Михайлович впервые окинул ее с ног до головы не начальственным, а пристально-оценивающим мужским взглядом и разлил коньяк по рюмкам.

Марианна, еще раз взглянув на забор, на месте которого недавно стоял дуб, достала из сумочки сложенный вдвое листок в клеточку и приказала спутнику:

Пишите!

— Что писать-то? — оторопел Михаил Соломонович.

— Пишите то, что буду диктовать, только без самодеятельности, — безапелляционно потребовала пожилая революционерка, — главное, старайтесь, чтобы буквы были крупнее и четче.

— Вы же знаете, какой у врачей ужасный почерк, — проворчал Михаил Соломонович.

— А у меня с собой очков нет, — привела веский довод Марианна Лаврентьевна. — Итак, диктую:

«Позор начальнику управы А.И. Сидорову, спилившему вековой дуб, стоявший на этом месте!

Возмущенные жители округа».

— Нас арестуют! — испуганно предположил Михаил Соломонович. — А я не взял сердечные капли, которые принимаю на ночь. Нет, точно арестуют! Это прямой выпад против властей, он подпадает под статью Уголовного кодекса.

— Тем лучше! — объявила Марианна Лаврентьевна. — Сидя у телевизора, мы общественность на ноги не поднимем. Только скандал может остановить вопиющее беззаконие. И вообще. Нам с вами уже терять нечего. Лучше славная гибель, чем бесславное прозябание!

— Ну, знаете, я не готов провести ночь в узилище, — возмутился Михаил Соломонович.

— На все воля Божья! Так, кажется, вы говорили, профессор? — назидательно напомнила Марианна Лаврентьевна и прилепила скотчем к забору, возведенному на месте, где еще недавно стоял раскидистый дуб, рукописную прокламацию.

Подпольщица сделала несколько шагов назад, чтобы полюбоваться результатом. Листок висел слегка криво, зато сразу бросался в глаза.

— Все, дело сделано, теперь можем идти, — разрешила она профессору.

— К нам приближается милиционер, — шепотом сообщил Михаил Соломонович, вытаращив и так большие за стеклами «плюсовых» очков глаза. — Вот оно, началось! Я же предупреждал! Попасть в кутузку на старости лет! Какой позор! Что студенты скажут?

Он вытер внезапно вспотевший лоб большим клетчатым платком.

— Мужайтесь, мой друг! — потребовала Марианна. — Это за нами.

Однако страж порядка не обратил ни малейшего внимания на двух пенсионеров у забора. Ленивым, давно отработанным движением он сорвал тетрадный листок, порвал его на мелкие кусочки и швырнул клочки в урну. Потом не спеша, с чувством закурил.

— Еще раз увижу — оштрафую! На всю пенсию! — назидательно сказал сквозь зубы, даже не взглянув в сторону пожилой пары, и медленно, с достоинством удалился.

— Так, все ясно: нас за людей не считают. Придется самой идти в клетку к тигру, — объявила Марианна Лаврентьевна и прожгла Михаила Соломоновича стальным взглядом опытной дрессировщицы.

— Я с вами! — возопил профессор, всеми силами стараясь загладить слабость, проявленную минуту назад. Теперь он готов был идти за сильной женщиной куда угодно.

— Тогда за мной! — Старушка неожиданно резво затрусила к остановке троллейбуса. Солидный господин с тросточкой, отдуваясь и посасывая валидол, заковылял за неуемной предводительницей.

Катя понравилась Лешкиной маме с первого взгляда.

«Сразу видно, девочка серьезная, а не вертихвостка какая-нибудь, — решила та, — и одета скромно: в поношенные джинсы и курточку». (Знала бы Вера Федоровна, сколько стоила вся эта поношенность и обтрепанность, купленная в дорогом спортивном бутике!) Катя и вправду держалась скромно, сообразила, что рассказ о трудностях жизни в коттедже с бассейном и прислугой здесь не к месту. Она исподволь огляделась. Простая, почти спартанская обстановка. Мебель шестидесятых годов. Правда, уютно и очень чисто. Хорошо, хотя бы водопровод есть, однако туалет, как успела ей шепнуть Вера Федоровна, на улице. Ни бани, ни бассейна, ни камина, ни плазменной панели телевизора, ни навороченного компьютера — ничего из того, к чему она давно привыкла. И как они тут живут? Чем занимаются в свободное время? Да и есть ли оно у них?

После первых минут приветствий, восклицаний и знакомств Катя с Лешкой почувствовали, что здорово проголодались. Тут и Вера Федоровна захлопотала, потащила их за накрытый стол. Да, это был не скудный парижский «континентальный завтрак», — настоящее русское застолье!

Всегда обширное, чрезмерное — за таким столом и половины всего, соблазнительно пахнущего и красиво подрумяненного, не съесть. Баклажаны, фаршированные сыром, помидорами и морковкой и запеченные в духовке. Пирожки с капустой и с картошкой, пирог с рыбой, сладкий лимонный пирог… Помидоры, маринованные в соке красной смородины. Соленые огурцы и соленые же, из бочки, рыжики. Мясо с картошечкой и с грибами… Всей этой вкуснотищей не двух худеньких молодых людей — пяток упитанных бизнесменов или генералов можно было накормить. Влюбленные уплетали деревенские разносолы за обе щеки и наперебой вспоминали Париж. А Лешкина мама смотрела на них и улыбалась.

После ужина Лешка удалился с мамой на кухню, и до Кати долетели обрывки фраз:

— Нет, мам, ну ты даешь! У нас все серьезно! Нет, не «интрижка на одну ночь»! Нет, что ты! Ты же всегда сама говорила: «Лучше пусть мой сын спит с девушками дома, чем занимается любовью черт-те где». А теперь? Насаждаешь в доме нравы католической монастырской школы…

— Чего-чего? — удивленно переспросила Вера Федоровна и, устав спорить с сыном, махнула рукой.

Через несколько минут юные влюбленные рухнули на просторную тахту в маленькой пристройке.

— Раньше мы сдавали эту комнатку с отдельным входом дачникам, — пояснил Лешка, сладко зевая. Он обнял Катю, и они, смертельно утомленные долгой дорогой, тут же уснули счастливым крепким сном.

— Сидеть и ждать, — строго приказала Марианна Лаврентьевна спутнику, устроив его на скамейке напротив управы. Михаил Соломонович, обрадованный тем, что в марафоне наконец наступила короткая передышка, покорно кивнул и перекрестил спутницу. Марианна Лаврентьевна, небрежно предъявив в проходной удостоверение внештатного сотрудника управы, чеканной походкой комиссара проследовала в коридоры власти.