– Ну что ж, – сказал Анри Лемье, вставив чистый лист в пишущую машинку, – приступим. Ваши имя и фамилия?

– Я уже говорил… Бернар Клеман.

– Дата рождения? – Задавая вопросы, Анри в то же время печатал – быстро, почти не сбиваясь и не делая ошибок.

– Четырнадцатого января одна тысяча восемьсот восемьдесят третий год.

– Где живете?

– Я остановился у двоюродного брата на бульваре Клиши, дом восемнадцать.

– Работаете?

– Сейчас – нет.

– Что именно вы хотели бы сообщить полиции? В чем признаться?

– Я уже говорил… – Бернар нервно шевелит пальцами. – Это я убил Лили Понс.

– Поясните.

– Что тут пояснять-то? По-моему, все и так ясно.

– Давайте начнем с того, почему вы оказались в замке Поршер.

– Почему, почему… Больница была переполнена. Крики, вонь… умирающие стонут… Меня и еще троих ребят определили в замок. Мол, хозяйка не прочь сделать доброе дело… разгрузить госпиталь… Она, наверное, думала, что мы вроде пичужки: подобрал, один раз покормил, и – лети, птичка. Поселили нас в пристройке и строго-настрого запретили выходить. Мол, хозяйка переживает, если нас видит… Чего она там переживала? Все время мы слышали музыку, танцы разные…

– Вы знали, кто такая Лили Понс?

– Кто ж ее не знал… «Аквамариновое танго», «Комендант», «Песня о старом пирате»… Я слышал, она овдовела, у нее деньги водились. Ну и… того… решил наведаться в гости.

– Ночью?

– Я подумал, когда она спит, она мне не помешает.

– С таким же успехом вы могли бы подождать, когда ее просто не будет в комнате. Нет?

– Ну… я не подумал как-то.

– Когда вы мачеху утопили, вы тоже действовали, не подумав?

Взгляд Бернара становится хитрым, преступник насмешливо щурится.

– Э, нет, месье… То был несчастный случай.

– Рассказывайте дальше, как вы убили Лили Понс.

– Вы меня сбили… В общем, я поднялся наверх…

– Откуда вы знали, какая из комнат ее?

– А? Я не помню… Кажется, сказал кто-то.

– Кто именно?

– Не помню.

– Вы поднялись наверх, и что, дверь была открыта?

– А?

– Дверь была открыта? Кто хочет, заходи?

– Нет, дверь была закрыта изнутри.

– Как же вы вошли?

– Я ее отпер.

– Вы полезли в комнату, где находится человек и, может быть, не один? Ведь ясно же, если дверь заперта изнутри…

Бернар шмыгает носом и исподлобья косится на инспектора.

– Мне обидно стало… Я так старался, чтобы меня никто не видел, залез в дом… и что, возвращаться несолоно хлебавши? Нет уж, я решил, что пойду до конца…

– Чем вы открыли дверь?

– Ну… шпилечкой поковырял…

– Откуда взяли шпильку?

– Нашел где-то… На полу валялась, я ее подобрал.

Анри допечатал строку и перевел каретку, стараясь ничем не обнаружить своих чувств. «Почему я должен слушать этот вздор? – мелькнуло у него в голове. – Шпильки, валяющиеся на полу, запертые двери, несуразные признания…»

– Вы открыли дверь. Что было дальше?

– Я хотел взять драгоценности, деньги… Как получится. Но тут хозяйка проснулась… Она хотела знать, что я делаю в ее комнате. Я испугался… Взял первое, что под руку попалось, и ударил ее по голове.

– Вы хотели ее убить?

– Нет, не хотел. Так получилось.

Сейчас он скажет: «Я не виноват», и будет смотреть на инспектора с надеждой во взгляде, надеждой, что его поймут, войдут в его положение и, быть может, даже пожалеют. Анри поморщился. Убийство по неосторожности – это почти наверняка каторга или длительное тюремное заключение, но не смертная казнь. И самый придирчивый прокурор республики вряд ли сумеет доказать, что Клеман убил с обдуманным намерением. Если, конечно, это вообще был он, в чем инспектор сильно сомневался.

– Вы взяли какие-нибудь вещи из ее спальни?

– Да я струхнул маленько… Кровь там везде была. Я взял несколько украшений и убежал.

– Во что она была одета?

– Чего?

– Какая одежда была на вашей жертве?

Бернар насупился.

– Я… Я не помню, – выдавил он из себя.

– Чем вы ее ударили?

– Ну… Штука какая-то стояла… железная…

– Где стояла?

– На столике возле кровати.

– Лампа?

– Не помню. Я первое, что попалось под руку, схватил.

– Какая мебель была в комнате?

– Чего?

– Мебель какая там была?

– Да е-мое… Стол был. Стулья… – Должно быть, взгляд у Анри становится совсем странный, потому что убийца спохватывается: – Ой! Кровать там была, да…

– Вы вернулись к себе в пристройку, и что? Дальше что было?

– А что? Ничего. Меня никто подозревать не стал… Мы же в замок хода не имели… Все решили, что ее убил кто-то из своих.

– Крови много попало на вашу одежду?

– А?

– Кровь попала на вашу одежду?

– Кровь? Да, попала.

– И что вы с ней сделали?

– Ничего.

– Вы что, так и ходили везде в окровавленной одежде?

– Чего я-то… Я же говорю, никто на меня даже не думал.

– А сейчас зачем решили признаться?

– Ну… В газеты хочется.

– Что? – Анри аж подпрыгнул на стуле.

– То самое. Пропечатают меня на первых полосах. Это ж слава, да? А то я тридцать девять лет прожил, никому не нужный… Пусть хоть сейчас обо мне узнают.

Лемье мрачно покосился на своего собеседника, встал и вышел, в расстройстве забыв в машинке свежеотпечатанный протокол. Инспектору стоило колоссального труда не грохнуть дверью на прощание – грохнуть так, чтобы она слетела с петель.

– Ну, что? – спросил его Бюсси. Он и Амалия находились в коридоре, откуда было слышно каждое слово, произносимое в комнате для допросов.

– Черт знает что, – признался Анри. – Это не он.

– Вот и я о том же, – усмехнулся комиссар. – Нет, я не спорю, среди преступников встречаются идиоты, которые говорят и действуют в точности так же, как рассказал наш подозреваемый. Однако это не случай Бернара Клемана. Свою мачеху он угробил так, что комар носу не подточит, а то, что он несет про Лили Понс… То, как он описывает ее убийство, совершенно не в его стиле.