Катри видела, что Анна сильно нервничает: слишком уж она была словоохотлива. Теперь речь шла о маме, которая под рождество навещала деревенскую бедноту и раздавала пшеничный хлеб.

— Ну и как они, не обижались? — спросила Катри.

Анна посмотрела на нее и сразу же отвела глаза, храбро продолжая распространяться о папиной коллекции марок, о маминых кулинарных рецептах, о подушке песика Тедди, о календарях, где папа отмечал хорошие и дурные поступки, чтобы в сочельник подвести неумолимый итог. Как в лихорадке, Анна металась по родительскому дому и без умолку тараторила обо всем том, ценность и прелесть чего сегодня впервые поставили под вопрос; с каким-то греховным облегчением она ринулась в атаку на непреложные табу и не могла более остановиться, против воли вынуждая свою неприязненную гостью видеть все больше и больше, буквально заваливая ее папиными анекдотами да побасенками, соль которых пропадала втуне — хотя бы уже оттого, что Катри встречала их молчанием. Так и кажется, будто смеешься в церкви. Мощный предательский порыв выплеснул наружу самое сокровенное, и Анна не помешала этому, голос у нее стал тонким, пронзительным, она то и дело спотыкалась о пороги, и в конце концов Катри осторожно, но твердо взяла ее за локоть.

— Фрёкен Эмелин, сейчас мы с вами попрощаемся.

Анна умолкла.

— Ваши родители, — любезно добавила Катри, — были весьма яркими индивидуальностями.

На улице Катри закурила и вместе с собакой направилась к проселку. Вновь ожили сомнения, замельтешили в мозгу: зачем я это сказала? Ради Анны, чтобы избавить ее от ощущения, что она предала своих кумиров? Нет! Ради меня самой? Нет! Просто человек вошел в штопор, и его необходимо было остановить; чрезмерное усердие надо пресекать, вот и все.

После ухода Катри Анну бросило в озноб, дом вдруг словно бы наполнился людьми, совершенно некстати ей захотелось поговорить по телефону, с кем угодно, только что скажешь, и так уж явно наговорила лишнего… Ладно, думала Анна, по крайней мере одно я ей не выдала: не показала свою работу.

Правда, к родителям это не имело уже ни малейшего касательства.

В среду, когда фру Сундблом шла из «Кролика» домой, на косогоре ей встретилась Катри с собакой. Фру Сундблом приостановилась и сказала:

— Может, оно и не важно, только ведь старая фрёкен уже которую неделю не видит свежей еды, и, кстати, обычно продукты приносила я.

— Фрёкен Эмелин требуха не по вкусу, — заметила Катри.

— А вы почем знаете?

— Она сама говорила.

— А с какой стати в холодильнике все по-новому разложено?

— Там было грязно.

Физиономия фру Сундблом медленно налилась кровью; едва не лопаясь от злости, она выдавила:

— Фрёкен Клинг, уборка — это моя забота, я убираю как привыкла и не люблю, когда посторонние лезут в мои дела.

Вместо ответа Катри улыбнулась своей волчьей улыбкой, от которой кто хочешь из терпения выйдет, и фру Сундблом громко завопила:

— Вот, значит, как! Ну ладно, ладно. Я, между прочим, знаю тут некоторых, так и норовят втереться к старой фрёкен, очень им на руку, что она вконец с толку сбилась. — С этими словами толстуха затопала прочь.

В «Кролике», войдя в переднюю, Катри поставила сумку на пол и коротко сообщила, что задерживаться не может.

— Так-таки совсем нет времени? Ни минутки?

— Почему? Время у меня есть. Но задерживаться не могу.

— Фрёкен Клинг, вы не хотите задерживаться?

— Нет, — ответила Катри.

Тут Анна улыбнулась и вопреки своему обыкновению без тени замешательства проговорила:

— Знаете, фрёкен Клинг, вы просто удивительный человек. Я впервые сталкиваюсь с такой ужасающей, в самом прямом смысле ужасающей, честностью. Выслушайте меня, пожалуйста: по-моему, то, что я сейчас скажу, вправду очень важно. Вы молоды и покуда, надо полагать, не так уж много знаете о жизни, но поверьте, почти все люди стараются показать себя не такими, каковы они есть. — На миг Анна смолкла, задумавшись, потом добавила: — Кроме нюгордской хозяйки, впрочем, это совсем другое дело… Видите ли, я примечаю гораздо больше, нежели считают окружающие. Не поймите меня превратно, ничего плохого у них и в мыслях нет. Я всю жизнь встречала одно только доброе отношение. Но что ни говори… Вы, фрёкен Клинг, ни при каких обстоятельствах себе не изменяете, и это выглядит несколько… — Анна запнулась, — несколько по-иному. Вам веришь.

Катри воззрилась на Анну, которая как бы невзначай, с благожелательной серьезностью дала ей добро на полноправное завоевание «Большого Кролика». А Анна продолжала:

— Не сердитесь, фрёкен Клинг, не знаю почему, но мне очень нравится, что вы всегда говорите не то, чего от вас ждут, в этом — прошу прощения! — нет ни на грош так называемой учтивости… А учтивость иной раз бывает похожа на обман, правда? Вам понятно, что я имею в виду?

— Да, — ответила Катри, — понятно.

Катри опять вывела пса на прогулку, пошли они в сторону мыса. Снег нынче был покрыт корочкой наста, скоро дело пойдет к весне, и весна эта будет принадлежать Катри Клинг. Ведь Катри наконец-то выиграла раунд в высокой и честной игре, и все, чего она добивается, теперь совсем близко, рукой подать. Свежая, юная сила наполнила ее существо, ломая наст, она бегом кинулась в прибрежные сугробы, увязла по колено, вскинула руки и расхохоталась. Пес, по-прежнему стоя на дороге, что вела к маяку, заворчал, низкий грозный рык клокотал где-то в глубине его глотки.

— Тихо! — сказала Катри. — Место!

Она отдавала команды себе самой. Теперь все решают только спокойствие и трезвый расчет. Можно продолжить игру и биться отныне своим оружием. А оно не запятнано, так она считала.

— Тут несколько документов на денежные переводы, я подписала их и заверила, но лучше бы вам, фрёкен Эмелин, все-таки глянуть на них перед отправкой. А это деньги, Лильеберг получил по прежним переводам.

— Вот и отлично. — Анна запихнула конверт в секретер.

— Разве вы не хотите сверить сумму?

— Зачем?

— Убедиться, что все правильно.

— Дорогуша, — сказала Анна, — я ничуть не сомневаюсь, что все правильно. Он что же, так и ходит в город на лыжах?

— Да, так и ходит. — Секундная пауза, и Катри заговорила снова: — Фрёкен Эмелин, я бы хотела обсудить с вами один вопрос. Лильеберг слишком дорого взял за уборку снега и водосток — и за работу, и за материал заломил. Я ему сказала, и он вернул разницу. Вот деньги.

— Но так же нельзя! — воскликнула Анна. — Так дела не делают… И откуда вам точно известно?

— Чего уж проще: я выяснила ходовые расценки и спросила у Лильеберга, сколько он получил.

— Не верю, — сказала Анна, — ни на волос не верю. Лильеберги прекрасно ко мне относятся, прекрасно, я знаю…