Как странно звучал голос Весла, приглушенный окружавшими нас деревьями, когда она отвечала мне.

Шорох опавших листьев под ногами.

Выводок перепелов, внезапно выпорхнувших из укрытия при нашем приближении.

Стая диких гусей, клином летевших на юг; их далекие пронзительные крики.

То, как мы поднялись на более возвышенное место и увидели раскинувшееся вдали, поблескивающее в ясном солнечном свете болото.

Маленькая выхухоль, покачивающаяся на воде ручья.

Всякий раз после того, как мы хлюпали по грязи, Весло тщательно очищала ноги. («Фу, какая гадость, Фестина! Люди подумают, что я глупая, если ноги у меня будут такие гадкие, коричневые».)

Крупная голубая цапля, балансирующая на одной ноге и клювом разыскивающая в воде добычу.

То, как по пути через болото я взяла у Весла топор, срезала рогоз и раскрошила его пушистую головку.

Сводящая с ума мысль о том, что вокруг лежит множество всяких яиц: в камыше — яйца цапли, в тине — черепашьи, в ручье — гроздья лягушачьих. Я понимала, что это чушь — на Земле поздней осенью мало кто откладывает яйца, — однако все время испытывала острое желание заглянуть в заросли камыша или сковырнуть носком ноги комок грязи… как будто яйца каким-то мистическим образом взывали ко мне.

Иногда я поддавалась этому порыву, но ничего не находила. Пришедшие на смену дню сумерки застали нас на дальнем краю болота.

Болото упиралось в лес, так что мы сделали привал уже под деревьями. Весло отправилась собирать растопку для костра, а я — болотную траву, чтобы «скормить» ее синтезатору. Когда машина начала перерабатывать растения, я подошла к своему рюкзаку и задумалась, стоит ли раскрывать спальный мешок.

Как и почти все снаряжение разведчиков, наши стандартные спальные мешки, сделанные из специального материала вроде фольги, были очень компактные. Удивительно, но весь мешок можно было свернуть до размера не больше ладони.

Вообще-то так выглядела его заводская упаковка. Стоило ее вскрыть, как мешок превращался в массу измятой фольги, непокорно вздымавшуюся от малейшего ветерка и достаточно гладкую, чтобы выскользнуть из рук, если не вцепиться в него мертвой хваткой. Мое самое лучшее достижение по складыванию спального мешка состояло в том, что на свет появился бугорчатый ком размером с подушку. Попробуйте после этого запихнуть его в рюкзак!

Итак, открывать или не открывать спальный мешок — тот еще вопрос. Провести ночь на свежем воздухе, довольствуясь теплом лежащей рядом Весла, или открыть мешок и потратить всю остальную жизнь на этой планете, сражаясь с бесформенной грудой фольги?

Черт с ним. Лучше дрожать от холода.

Мы поели, сидя у костра; Весло выбирала бесцветные шарики, я — все остальные. Предварительно пришлось загружать синтезатор в несколько приемов, чтобы получить достаточное количество пищи.

За едой мы разговаривали, точнее, говорила Весло, а я задавала наводящие вопросы. Мне хотелось как можно больше узнать о Мелаквине; в особенности то, что касалось его истории.

Она не знала почти ничего. Давнее прошлое — полная пустота; о ближнем имелись крайне смутные сведения. Весло не помнила даже своего отца — мать как-то показала ей мужчину, спящего в «Башне предков». Когда мать была беременна, он просто решил, что с него хватит.

Это произошло сорок пять лет назад.

Меня неприятно поразило известие о том, что Веслу сорок пять лет: она оказалась почти вдвое старше меня. С другой стороны, возраст как будто не оказывал воздействия на ее народ, и, может, не стоит относиться к ней как к ребенку, только потому, что ее английский слишком примитивен? «Интересно, как быстро ты освоишь ее язык?» — спросила я себя.

Это породило один интересный вопрос:

— Весло, как ты научилась языку разведчиков? Тебя учили Джелка и Уллис?

— Да.

— Они хорошо справились… И долго они тут пробыли?

— Весну и лето, три года назад.

— Ты выучила английский всего за полгода? Это удивительно быстро, Весло.

— Я очень умная, Фестина, — ответила она. — Не глупая, как разведчики.

Меня словно ударило: может, она и права. Перестройка организма сделала ее сильнее и крепче; почему же не умнее? По общему признанию, попытки землян в направлении того, чтобы сделать людей умнее, практически не увенчались успехом: вмешательство в мозг оказалось настолько сложным процессом, что все эксперименты по повышению интеллектуального уровня заканчивались трагической неудачей. Даже «успешные» исследовательские проекты в этом направлении давали соотношение: десять тысяч тех, кто в умственном отношении недалеко ушел от овоща, на каждого ребенка выше уровня нормы. Тем не менее, если Мелаквин настолько преуспел в различных модификациях ДНК, почему бы не развить и повышенные способности к обучению? Ничего столь грубого, как простое увеличение вместимости черепной коробки; просто более полное использование тех возможностей, которые и отличают человека от животного…

Неотония. Может, это и есть ответ на вопрос?

«Неотония» — биологический термин, говоря проще — затянувшееся детство. В этой категории победителями являются люди, по крайней мере на Земле; есть виды, которым требуется больше времени для достижения сексуальной зрелости, но никто не нуждается в столь длительной родительской опеке, как Homo sapiens. Время от времени ученые высказывают идею, что неотония — решающий фактор в развитии человеческого интеллекта. В конце концов, детям приходится за очень короткое время усвоить огромное количество знаний. Многие эксперты полагают, что долгое детство придает способности людей к обучению определенную инерцию на годы вперед, и именно это делает нас более продвинутыми в умственном отношении по сравнению со всеми другими земными видами. Если на протяжении десяти-пятнадцати лет усваивать знания с высокой скоростью, то естественным образом обгонишь животных, у которых этот срок составляет два месяца.

Допустим, мелаквинские инженеры еще дольше растянули фазу обучения — на десятилетия по сравнению с нами, людьми с обычной плотью. Предположим, в сорок лет можно осваивать языки с той же легкостью, как это делает ребенок, только-только начинающий ходить. И при этом долгое детство стеклянных людей не несет в себе никакого риска для них: они практически неуязвимы, а все их нужды удовлетворяются с помощью машин наподобие синтезатора.

С другой стороны, «детский» мозг имеет и свои отрицательные стороны; после нескольких десятков лет работы на высокой скорости легко может произойти «выгорание». Существуют же химические процессы, ответственные за чувство интереса, любопытства, способность удивляться? Может, чтобы сконструировать «детский» мозг, инженерам пришлось интенсифицировать химические процессы до слишком высокого уровня — такого, который невозможно поддерживать вечно. После многих лет интенсивной работы соответствующие железы просто выдыхаются от перегрузки. И каков результат? Мотивационное истощение и глубокая метаболическая летаргия.