Карин посмотрела в конец книжицы и убедилась, что муж прав.

А может, ты еще процитируешь, что такое штопор, а я сверю?

Лукас легонько щелкнул ее по лбу.

Штопор, милая, это приспособление в виде винтового стержня с кольцом или рукояткой на конце для вытаскивания пробок из винных бутылок. Ну, сверила?

Сверила. Очень противный ты человек.

Не спорю. Послушай, а почему бы тебе не заняться чем-нибудь другим?

Чем же?

Ну, книжку почитай или мне поулыбайся.

Я сейчас пилоту начну улыбаться.

Не сомневаюсь.

Карин обиделась и отвернулась. Лукас не обиделся, но тоже отвернулся и продолжил наблюдение за окрестностями. Под крылом «Цессны» показались Альпы.

Женщина задремала. Перед ней тут же возникла гнусная рожа старшего врача отделения, тошнотворно мурлыкавшего что-то похабное и брызжущего при этом слюной. Кто только назначил на должность этого похотливого сопляка? Во сне Карин привычно отступила к дверям его кабинета, чтобы, в случае чего, сразу открыть дверь и выскочить в коридор, избежав бесцеремонного лапанья и грязных предложений. Будучи «привязанной» к месту работы из географических соображений, она не рискнула бы пожаловаться на поведение ублюдка ни коллегам, ни в Совете предприятия, хоть и являлась его членом. Этот парень признавал, похоже, лишь собственный член, и бороться с ним на уровне закона было бесполезно. Густая борода молодого доктора придавала ему сходство со святым, но в душе у него ничего святого не было. И однажды он… Карин передернулась и поморщилась во сне.

Из отвратительных видений ее выдернул голос мужа:

Похоже, погода портится. Как бы не началась турбулентность.

Остатки сна как рукой сняло, к горлу подкатил комок. Приступ аэрофобии.

И что тогда? Штопор?

Ага. Только вот вино в багажнике.

Ты все шутишь!

Шучу. Не плакать же. Думаю, впрочем, что ничего плохого не случится. Лету осталось часа полтора, и еще не факт, что мы попадем в грозу.

Карин выглянула в самолетное окошко. Небо над «Цессной» потемнело, порывы ветра заставляли его «махать крыльями», а между двумя пиками гор справа от самолета и вовсе ничего не было видно – судя по всполохам молнии, там шла гроза. Женщина напряглась. У нее свело шею и икру правой ноги, страх клокотал в животе, и в эту минуту она отдала бы все на свете за то, чтобы оказаться на земле, хоть с Люком, хоть без него.

Стоп! Нужно рассуждать спокойно и логично. Гроза – это гром, молния и дождь. Так? Дождь – это потоки воды, падающие с неба на землю. Так? А ежели так, то откуда внизу снег? Если бы в этих местах шли дожди, то этого белого покрова наверняка не было бы. Следовательно, раз нет дождя, то нет и грозы, а нет грозы – нет и опасности. Так что штопор им определенно не грозит.

Пилот же, похоже, не разделял притянутой за уши логики Карин. Он пригнулся к штурвалу и, стиснув его покрепче, напряженно вглядывался во что-то перед собой, словно начинающий водитель в дорожные знаки. За все время полета он ни разу не повернул головы к пассажирам, и лицо его Карин видела лишь мельком, на аэродроме, но хорошо могла представить себе, каким напряженным оно сейчас было.

Обладая хорошим воображением, она уже нарисовала себе душераздирающую картинку неописуемого несчастья, и поведение пилота лишь добавило в эту мазню пару мрачных штрихов.

Между тем маленького неуклюжего «Цессну» трясло все сильнее, – волнообразная дрожь снова и снова пробегала по его металлическому телу, потоки неуправляемого воздуха явно норовили сбить самолет с курса, а то и вовсе устроить это… как его там… сваливание со всеми вытекающими последствиями типа штопора и смерти. Карин перекрестилась, сначала украдкой, потом в открытую, и поклялась Господу никогда больше не ступать на борт самолета, если он сжалится над ней и позволит сегодня выжить.

Похоже, и Лукас проникся ощущением опасности: он придвинулся плотнее к жене и обхватил ее правой рукой за плечи, прижимая к себе. Он почти не дышал, и глаза его словно остекленели, уставившись в одну какую-то точку в обшивке салона. Наверное, и он повторял про себя свои молитвы, которые современные люди, как водится, вспоминают лишь в минуты тревоги и риска. С каким-то идиотским злорадством Карин мысленно отметила, что сбившийся набекрень галстук мужа, с которым он не расставался даже в туристических поездках, уже не является центром его вселенной и объектом неустанной заботы, а представляет собой лишь ненужную, мешающую свободно дышать тряпку.

«Цессна» попал в тучу и его заколотило. Это была не простая зона турбулентности, а настоящая болтанка, словно маленький самолет угодил в огромную небесную центрифугу. В салоне мгновенно стало темно, в окно справа от Карин хлестко ударил поток воды, а пол под ногами задрожал. Ни мыслей, ни молитв в сознании женщины больше не было, – его полностью, от края до края заполнил один плотный ком ужаса, мгновенно выевший оттуда саму человеческую сущность. Карин судорожно вцепилась во что-то и пронзительно завизжала, однако даже этот отчаянный визг не в силах был перекрыть рев беснующейся стихии. Дирижер небесного оркестра явно взъелся за что-то на маленького хлипкого «Цессну» и его пассажиров, и в какой-то миг Карин вдруг отчетливо осознала, что это конец. Просто конец всего. Не будет больше у нее ни аккуратного Люка, ни болтливых подружек, ни заботливой тетушки, ни даже гнусно-сладострастного шефа. Не будет ни горного отеля, ни альпийского озера, ни первой брачной ночи, над смыслом которой они с мужем вчера так потешались. Но что же тогда будет?

Тряска усилилась. Самолет вдруг накренился и его повело вправо. Затем влево. Потом нос его задрался кверху, и на Карин посыпалось что-то. Ее вдавило в сиденье, но через мгновение бросило вперед, а на спину навалилось что-то тяжелое, должно быть Лукас. Закружило. Перевернуло. Поток воздуха с осколками стекла ударил ей в лицо и тут же раздался невообразимый скрежет. Удар. Измученное сознание выключилось, и тьма стала непроницаемой.

II

Едва поднявшись над горизонтом, утреннее солнце осветило незабываемый альпийский пейзаж: белоснежные вершины, уходящие вдаль, насколько хватало глаз, низины, перевалы, крутые спуски и чудесную – словно в волшебной стране Оз – долину далеко внизу. Именно до этого горного «оазиса», этого клочка зеленой, теплой сказки и предстояло добраться двум окоченевшим фигурам, бредущим, поддерживая друг друга, от сопки к сопке, порою рискуя сорваться в одну из неразличимых в этой ослепительной белизне расщелин. Начитавшись когда-то о снежной слепоте, Лукас старался не сводить глаз с зеленого пятна долины, лишь изредка поворачивая голову и вглядываясь в бледное, израненное лицо жены, насилу передвигающей замотанные в тряпье ноги по искореженной природными катаклизмами земле. Расстояние до спасительной зелени невозможно было оценить на глаз. Ясно было одно: этот путь – самый важный в их жизни.

Всю ночь брели они куда-то, ежась от холода и стараясь нащупать впотьмах какую-нибудь горную тропу. Ведь должны же здесь быть люди! Проклятый «Цессна» рухнул в огромный снежный сугроб недалеко от популярной горнолыжной трассы (по оценке всезнающего Лукаса), и какие-никакие отели, избушки или что-то подобное здесь должно было иметься. А если это так, то падение самолета не могло остаться незамеченным, и их наверняка уже ищут!