на секс-вечеринку. И для нее эта вечеринка была сплошным разочарованием. Но ее подружка все еще тусуется в квартире, а ей уже хочется уйти. Она просто вышла на лестницу покурить. И парень, у кого она стрельнула сигаретку, был чертовски красив и чертовски мил, и в других обстоятельствах она бы с радостью пошла с ним на свидание. И вот они стоят там, болтают о том о сем, узнают друг друга получше и скоро уже целуются. Нежно, медленно, пока еще совсем невинно, может, они даже обменяются потом телефонами. Ну, я немного приукрашиваю. И тут из квартиры выходит другой парень и видит их на лестнице. Этот парень совсем не красивый, низкорослый, похож на жабу, но у него, думаю, была некая харизма сексуального извращенца. Пак так не выразилась, но думаю, он был из категории уродливых трахалей – женщинам такая категория прекрасно известна.

Только что закончились «Замки из песка», и последние слова Берингера громко прозвучали в наступившей тишине под аккомпанемент глухого гудения электромоторов и смрада горелой плоти. А потом тишину заполнили «Слезы ярости».

– Он видит их и спускается к ним, а Пак сидит на ступеньке, да, забыл уточнить, она в юбке, и этот уродец засовывает голову ей под юбку и начинает работать языком, пока они с красавчиком как ни в чем не бывало продолжают очень целомудренно, но уже довольно страстно целоваться. Нечего говорить, как и многие уродцы, он весьма искусно владел специфической техникой – для него в некоторых ситуациях это как спасательный круг.

Аудитория пока не издала ни звука, только слегка шипел каутер. Слушая рассказ, все, ни слова не говоря, были поглощены каждый своим делом.

– Видите, вот такая история. Но, может быть, мы задаем слишком высокую планку, а то, я смотрю, все смутились.

И тишина. Только Хендрикс.

– Макардл, вы же из Великобритании, не так ли? Шотландия ведь не вышла из состава Соединенного Королевства, когда ей был предоставлен такой шанс?

– Истинная правда, доктор.

– Хорошо, тогда, возможно, вы сумеете для меня кое-что прояснить. Мой знакомый сообщил мне по электронной почте забавную вещь: кто-то в Англии недавно выступил с протестом, некие британские порнозвезды пришли к зданию парламента и устроили демонстрацию в защиту своего права сидеть на лицах. Я правильно понял?

– Я не знаю.

– Я почти уверен, что правильно. Они провели публичную забастовку, сидя на лицах. Я просто подумал, может быть, вы знаете, чего они этим хотели добиться, то есть разве в Великобритании есть закон, который запрещает сидеть на чьем-то лице?

– Возможно, но я не в курсе. Если хотите, я наведу справки. Не сию минуту, конечно.

– Нет, конечно. Я просто подумал, что у вас как гражданина этого государства есть своя точка зрения на данную проблему: – Он добавил более спокойным тоном. – Скоро мы начнем сворачиваться, надеюсь, через полчасика.

Эта ремарка, произнесенная как бы невзначай, все изменила – ничего не изменив: операционную словно перевели в режим ожидания. Длительное странствие лица наконец подошло к концу: на горизонте замаячил далекий берег. Многочисленным размеченным нервам и артериям вскоре предстояло воссоединиться с отлученными от них визави. Трудоемкая сборка лица сама по себе была путешествием, занимавшим, разумеется, еще несколько часов и требовавшим такого же или даже большего тщания, чем иссечение кожного лоскута и снятие лица.

– Но вот что меня мучает, Макардл, вы слушаете?

– Да!

Если кто-то в операционной и понимал, что вся эта болтовня Берингера была способом расслабления, спуском с недосягаемой вершины, то только анестезиолог.

– Вам не кажется, что секрет притягательности позы, когда кто-то садится вам на лицо, или мне следует сказать «восседает на лице»? – так это звучит более по-британски, да? – что в некотором смысле эта притягательность связана с ограничением притока кислорода в легкие? Ну, проще говоря, с недостатком воздуха. Если это так, то тогда вся экзотическая сфера аутоэротической асфиксии предстает в совершенно ином свете, не так ли? Она оказывается сродни самому обычному сексуальному поведению. Я имею в виду оральный секс, в общем и целом.

– Никогда об этом не думала.

– А вы сами когда-нибудь нарушали этот закон, а, Макардл? То есть, если предположить, что мы верно поняли суть этого протеста.

– В свое время я была этим знаменита, доктор.

– Нет, не здесь, а в Великобритании.

– Даже там. Да, я осмеливалась на это, признаюсь.

– Ну вот! Значит, эти женщины, эти протестующие, хотя вы едва ли пойдете протестовать к стенам парламента и, подчеркну, заниматься этим на тротуаре, они ведь, по существу, выступали от вашего имени, Макардл, не так ли?

– Думаю, я должна быть им за это благодарна.

– Да, должны, именно так я и считаю.

– Вы хотите, чтобы я села вам на лицо, доктор?

Операционную, где на протяжении последних десяти часов все старались не дышать, сотряс взрыв коллективного хохота, плохо сдерживаемого масками. Кто-то хрюкнул, кто-то издал невнятный возглас изумления, ну и так далее. Макардл была корпулентная дама.

– Я не хочу сказать прямо сейчас, – добавила она невозмутимо. – Я же вижу, что вы заняты.

Это уточнение лишило его дара речи – но только на мгновение.

IV

Покинув операционную, Берингер прилег отдохнуть на каталку, предназначенную для этой цели, в пустующем кабинете рядом с отделением интенсивной терапии на шестом этаже. Его бригада осталась на финальную стадию операции, им надо было отключить пациента от аппаратуры, благодаря которой он оставался обездвиженным долгие пятнадцать часов, и перевязать разрезы на голове. Теперь пристальное внимание следовало уделить конечностям, чтобы обезопаситься от риска скопления в них лимфы и во избежание послеоперационных гематом и воспаления вен. Но это уже была не забота Берингера, здесь предстояло действовать специалистам. А он уснул.

В последние годы нейрохирурги старались как можно быстрее пробудить пациентов после трепанации черепа. Быстрое восстановление неврологических функций убеждало взволнованных членов семьи в том, что операция прошла без осложнений, к тому же уменьшение действия анестезии на целый час способствовало процессу выздоровления. Но Берингер, после многочасового погружения в глубь лица, все равно предпочитал не торопиться. Такие пациенты, как этот немец, всегда просыпались после наркоза незрячими, и утешить их и развеять страх мог только звучащий рядом голос. У этого пациента не было никого в клинике, кто мог бы его поддержать. Поэтому Берингер распорядился ввести его в искусственную кому на шесть часов, так как хотел лично находиться у койки больного, когда тот очнется. Он попросил Кейт разбудить его после пяти утра.

Она вошла в пустой кабинет с буррито и высоким стаканом