Что он делал в квартире на первом этаже в доме номер 4, осталось тайной. Но именно там министр снял прекрасно сшитый у лучшего московского портного пиджак, повесил его на спинку стула. Когда через некоторое время он вернулся в комнату, то пиджака серого габардина не было.

Вместе с ним исчезло удостоверение Совета Министров СССР, тысяча шестьсот рублей сотенными бумажками и золотые дамские часы швейцарской фирмы «Лонжин» на золотом браслете.

Это жуткое дело досталось начальнику уголовного розыска 64-го отделения милиции капитану Пазнухову. Историю впоследствии изложил мне уже генерал-майор Коля Пазнухов.

В тот день он пошел в пельменную на улицу Герцена, чтобы спокойно пообедать, и именно там застигла его эта страшная весть.

В течение часа в отделение позвонили замминистра внутренних дел, потом начальник московской милиции комиссар Полукаров, и каждый из них обещал Пазнухову чудовищное наказание.

Потом его вызвал к себе начальник МУРа полковник Константин Гребнев:

– Слушай, Николай, дела у нас неважные. Пиджак у министра увели явно залетные по амнистии, наши сразу же подкинули бы документы. Давай действуй, не то все мы дерьма накушаемся. Я твоим ребятам выделю в помощь двух наших оперов.

Гребнев говорил спокойно и устало. За эти дни ребятам из МУРа досталось по полной программе.

У Пазнухова была одна твердая зацепка. Золотые дамские часики. По тем временам вещь особо редкая. Поэтому и начали отрабатывать версию «Лонжин».

За несколько часов поставили на уши всех перекупщиков золота и часов, отработали барыг у скупок золота на Сретенке, на Петровке и Арбате.

А к вечеру позвонил начальник розыска 50-го отделения и сообщил, что часики «засветились».

Пазнухов пришел в Столешников в часовую мастерскую, которую держал знаменитый в Москве специалист Яков Борисович Шекман.

Надо сказать, что при суровом сталинском режиме в Москве большинство часовых мастерских были частными.

– Мне их принес какой-то приблатненный в сером пиджаке с чужого плеча. Я знаю, чьи это часы, кто их купил и у кого. Более того, я их ремонтировал.

– Сколько он попросил? – спросил Пазнухов.

– Три куска.

– Не много.

– Так товар-то паленый. Он пообещал принести еще часы и золотые коронки.

– Во сколько он должен прийти?

– В семь часов.

Золотые коронки были ниточкой к банде ночных грабителей, которые не только раздевали людей, но и лагерным методом, при помощи ложки и молотка, выбивали золотые зубы.

Две недели сыщики разыскивали эту банду, о которой даже московские воры говорили как о беспредельщиках.

Мастерская Шекмана была во дворе и располагалась так неудачно, что практически невозможно было незаметно устроить засаду. Поэтому решили отпустить домой двух часовщиков, работавших у Якова Борисовича, а вместо них синие халаты надели сыщики.

Наглый парень лет двадцати двух, в сером габардиновом пиджаке, украденном у министра Зотова, появился в мастерской в начале восьмого.

Пришел не один, на улице его ожидали трое мужиков.

– Ну что, Борисыч, – начал он с порога, – лаве приготовил?

– За деньгами дело не станет, где товар? – спокойно ответил Яков Борисович.

Он вел себя так спокойно, будто всю жизнь скупал паленый товар у блатников.

Парень усмехнулся и сказал:

– Предъяви хрусты.

Яков Борисович открыл сейф и вытащил толстую пачку сотенных.

– А вот и мой товар.

Парень высыпал на стол штук двадцать часов, золотые кольца и серьги, сорванные с зубов коронки.

– Сколько хочешь за все?

– Десять кусков.

– Состоялось. Только мы должны часы проверить. Может, ты нам одни корпуса втюхиваешь. Фима! – крикнул Яков Борисович.

В комнату вошли Пазнухов и муровский опер.

– Сиди тихо, огрызок, – Пазнухов толкнул наглого парня стволом в шею, – а то башку снесу.

Он опустил занавесочку на окне.

Первое, что сделал Пазнухов, – стянул с вора министерский пиджак. В нем рядом со справкой об освобождении лежало сафьяновое удостоверение Совета Министров СССР за подписью Сталина.

А приблатненный оказался московским вором Юркой Солдатовым из Большого Кондратьевского переулка. Это был молодой представитель известной династии московских домушников. По квартирам «бегали» его дед и отец. Мать баловалась скупкой краденого.

Тем же вечером в сарае рядом с Юркиным домом взяли всю шайку. Все они были с одной зоны, после освобождения решили «подковаться» в Москве, а потом разбежаться по разным городам.

С амнистированными урками покончили в конце мая 1953 года.

Они обосновались в старых вагонах на Москве-Товарной. Там пили, делили добычу, оттуда ночью уходили на дело.

Утром вагоны окружили автоматчики, на железнодорожной насыпи поставили пулеметы Дегтярева.

Генерал-полковник, замминистра внутренних дел, подошел к вагону и постучал.

Дверь отъехала.

– Чего тебе, начальник?

– Давайте миром, стволы и ножи сбрасываете и сдаетесь.

– Мы, начальник, на зону больше не пойдем.

– У меня приказ открывать огонь на поражение.

– Не бери на понт, начальник.

Генерал отошел и махнул рукой.

Пулеметы ударили под крыши вагонов.

– Все, сдаемся!

Бандитов разоружали и отправляли в Таганку, где следователи открыли на них новые уголовные дела.

Амнистия не дестабилизировала положение в стране, уж слишком силен был карательный аппарат.

А мой кореш Женька, брат Кости Лешего, вернулся. Пришел домой, но не оправдал надежд Кости. Одной ходки на зону ему вполне хватило.

Он пошел в военкомат и написал заявление, что хочет уйти добровольцем в армию.

– Как же я тебя возьму? – сказал военком. – Ты же судимый.

– Судимость по амнистии снята.

– Это ты другим рассказывай. На Север, на флот пойдешь?

– Пойду.

Женька четко отслужил пять лет на Северном флоте. Потом в Игарке окончил речное училище. Ходил по заполярным рекам, затем вернулся в Москву и стал командиром речного трамвайчика.

Хорошо погуляли мы на его плавединице.

От прошлого у него осталась золотая фикса во рту да татуировка: «Кто не был – тот будет, кто был – не забудет».

И только совсем недавно я понял великую правду, синей тушью наколотую на груди моего товарища.