Пожалуй, церковь Николы Гостунского в Кремле, существовавшая до 1817 года, — единственный архитектурный памятник, который может быть напрямую связан с Софьей. До того как Василий III перенес в храм икону святого Николая из села Гостунь (рядом с городом Белёв, на территории современной Калужской области), церковь именовалась храмом Николы Льняного: женщины приносили туда лен, холсты и пряжу для освящения. Этот «женский» образ храма вполне может свидетельствовать о том, что он был как-то связан с великой княгиней. Но нет единого мнения о том, когда был заложен храм: в 1477 или 1506 году. Если принять первую версию, то это явно не стыкуется с легендой: сын у Софьи родился только в 1479 году. Если принять вторую — то оказывается, что он был построен и вовсе после смерти Софьи.

Символизм фигуры Софьи для греческой диаспоры в контексте оценки событий 1480 года очень значим. В недавнее время М. Б. Плюханова высказала мнение о том, что в знаменитом «Послании на Угру» Ивану III, написанном духовником великого князя ростовским архиепископом Вассианом Рыло с целью вдохновить его на борьбу с Ордой, заметно влияние идей кардинала Виссариона. Из-под пера кардинала вышел целый цикл посланий к правителям разных стран Европы, в которых он призывает бороться с мусульманской, в первую очередь турецкой, угрозой. Проанализировав рукописную традицию широкого круга источников, М. Б. Плюханова пришла к выводу о том, что к составлению «Послания на Угру» были причастны образованные греки из окружения Софьи. Более того, замеченная исследовательницей актуализация в «Послании на Угру» идей, выраженных в известном на Руси в то время «Послании восточных патриархов императору Феофилу», свидетельствует — вкупе с другими идеями «Послания на Угру» — о том, что греки способствовали складыванию в России идеологии сильной государственности. М. Б. Плюханова справедливо отмечает, что в тексте «Послания на Угру» чувствуется некое назидание: великому князю Московскому — названному громкими титулами — указано, каким ему следует быть. Значит, наиболее активные греки стремились влиять на Ивана III, используя все доступные им способы.

…Известно, однако, что нет дыма без огня. Миф о «советах» Софьи своему супругу должен был иметь какие-то основания. По всей видимости, приемы ордынских послов в Кремле в 1474 и 1476 годах действительно производили гнетущее впечатление и на Софью, и на ее греческое окружение, и Софья не скрывала этого. Но Герберштейн, по-видимому, отразил лишь настроения, бытовавшие в Москве, а не реальные факты.

Все эти сюжеты подводят к размышлениям о том, каково было положение Софьи в Москве и чем оно отличалось от положения ее предшественниц. Надо сказать, что на Руси великие княгини долгое время вовсе не были «теремными затворницами», не знавшими жизни за пределами своих покоев. И жена Дмитрия Донского Евдокия, и супруга Василия I литовская княжна Софья Витовтовна, и жена Василия II — свекровь Софьи Палеолог — Мария Ярославна были женщинами весьма деятельными. Их близость к власти давала им большие возможности для созидания.

Но высокое положение приносило и испытания. Например, в 1445 году Мария Ярославна и пожилая уже Софья Витовтовна в спешке бежали с малолетним сыном Василия II Иваном (будущим Иваном III) из Москвы, в которой разворачивался очередной виток феодальной войны. Этих сильных женщин стоит представлять не только облаченными в парадные одежды и благоговейно взирающими на святые образа, но и на конях, в повозках, у походных костров…

Вообще, жены великих князей были верными опорами своим мужьям, которые вершили судьбу нашего Отечества. Сложно, однако, представить себе любую из названных княгинь принимающими представителей других государств в Московском белокаменном кремле. А Софья Палеолог это делала.

Венецианский дипломат Амброджо Контарини в своем «Путешествии» рассказал о том, что в 1476 году был на длительном приеме «у деспины (дочери деспота. — Т. М.) Софьи», которая приняла его очень радушно. Контарини подчеркнул, что деспина обращалась к нему «с такими добрыми и учтивыми речами, какие только могли быть сказаны». Известно также, что в 1490 году посол «короля римского» Максимилиана Георг фон Турн («Юрий Делятор» русских источников) преподнес Софье от лица пославшего его правителя «птицу папагал (попугая. — Т. М.) да сукно серо».

Этот подарок заслуживает пояснения. Правители во все времена любили диковины, многие особенно интересовались экзотическими животными. В Древней Руси князья нередко держали зверинцы, где жили невиданные заморские звери. Например, князь Святослав Ольгович подарил Юрию Долгорукому пардуса (гепарда) для охоты. В XV веке попугаи были почти неизвестны не только на Руси, но и в Европе. Гуманист Луиджи Пульчи (тот самый, что создал нелицеприятную характеристику Софьи как жирной уродины) включил в одну из своих новелл сюжет о том, как некий сиенец перепутал попугая, которого он мечтал подарить папе Пию II, с дятлом! Конечно, главная идея флорентийца Пульчи состояла в том, чтобы осмеять жителя Сиены — города, с которым Флоренция издавна враждовала. Однако в данном случае важно другое: Пульчи подчеркивает, что хотя папа и его приближенные поняли ошибку сиенца, «весь город считал, что в клетке сидел попугай (а не дятел. — Т. М.)». Яркий окрас птицы и, вероятно, ее умение воспроизводить какие-то слова должны были изумить Софью, а главное — продемонстрировать почтение (по крайней мере, формальное), с которым к ней относился «король римский» Максимилиан.

Софья не раз отправляла с посольствами ответные дары Максимилиану. Так, в 1490 году с посольством Юрия Траханиота и Василия Кулешина она передала для «римского короля» «сорок соболей да камку (шелковую цветную ткань с узорами. — Т. М.)». В 1492 году она послала Максимилиану через того же Юрия и Михаила Кляпика Еропкина «40 соболей да две камки».

Георг фон Турн — как и Контарини — удостоился аудиенции у «царевны». По всей видимости, она говорила с обоими иноземцами в Набережных теремах, в которых располагались приемные покои — так называемая «средняя повалуша». Эти строения, входившие в ансамбль древнего деревянного кремлевского дворца, были возведены в XIV столетии.

В покои Софьи были вхожи и греки из ее окружения (разумеется, не все, кто прибыл с ней в поисках лучшей доли, а лишь те, кто обладал достаточным авторитетом). Вероятно, в 1475 году Софья говорила и с посланником своего брата Андрея — Петро Росо. У Софьи явно был свой круг общения, не всегда пересекавшийся с кругом общения ее мужа. Конечно, Софья в Москве не была эдакой независимой иностранкой, однако по прочтении источников складывается впечатление о ее некоторой обособленности от князя и вообще от русского мира. Безусловно, существовало заметное отличие ее поведения от традиционного образа действий русских великих княгинь и княжон «татарского периода» русской истории.

Размышляя о причинах этого, вспомним, что в Византии императрица считалась самостоятельной носительницей власти. Это нашло отражение в том, что в империи, как уже говорилось, «бракосочетание следовало за коронованием, а не предшествовало ему. Императрица приобщалась всемогуществу вовсе не потому, что она жена императора…». «Августа имела собственное состояние, которым распоряжалась по своему усмотрению, не советуясь с василевсом и даже не предупреждая его…» Вероятно, Софья реализовывала именно такую модель поведения. Но едва ли она привезла ее с собой в уже готовом виде. Скорее, деспина следовала советам своих греков (того же Юрия Траханиота, который был одно время мажордомом у Фомы Палеолога), имевших более ясную — но, увы, ностальгическую — картину того, какой должна быть правительница сильной державы.