Оглянулся: мальчишка-воришка подхватил котомку и бежать. Выскочил Аввакум из храма. Мальчишка бежит, как заяц, петляет. В котомке был каравай хлеба, лук, тряпка с солью да теплые носки, на случай если бы ноги промочил. Невелик убыток, но обидно стало: думал о высоком, о неземном, и на тебе! Кинулся Аввакум через лужи, напрямик. Воришка лужи обегает, а тут перед ним целое море, повернул назад – обкраденный как чумовая туча летит, сверкает молниями. Бросил воришка котомку, сел на корточки и голову руками закрыл – бей, да не до смерти.

И вдруг совсем не злобный, удивленный голос:

– И как же это тебя угораздило в праздник Божий воровать?

Совсем мальчишка съежился.

– Встань!

Встал.

– Есть хочешь – пошли поедим. Я поделюсь с тобой.

– Мне дядьку Пирожника надо покормить! – сказал мальчик и поник головой. – И дядьку Лукавого.

– Я и с дядьками твоими поделюсь.

Мальчик покрутил головой.

– Если ты меня приведешь, Лукавый меня прибьет. Сегодня нельзя попадаться. На благовещенье воры заворовывают. Коли попался, на весь год неудача.

– А ты что же, вор?

Мальчик потряс головой.

– Деваться нам с дядькой Пирожником некуда. Подсохнет – уйдем в Корелы.

– Ну, если ты не вор, пошли, бояться тебе нечего. Я за тебя постою, – пообещал Аввакум.

К его удивлению, мальчик повел его назад, к Успенскому собору. За собором, у монастырской стены, на страшной круче, на солнечном припеке сидели нищие, калеки, странники. Трапезничали. Аввакум издали уже заметил, что на него зорко поглядывают из тесного кружка два сомнительных на вид мужика.

– У меня хлеб, лук да соль, – сказал он шустрому человечку.

– А у нас осетр без соли. Годится. Садись. – Шустрый мужичок потеснился, но успел-таки уязвить взглядом мальчишку.

«Этот и есть Лукавый», – решил Аввакум, усаживаясь и выкладывая на линялую скатерку каравай, лук и соль.

– Ты чей сам-то? – спросил Лукавый, на глаз оценивая непрошеного едока: и не расстрига будто бы, и не забулдыга, мальчишку, видно, поймал, но не поколотил. И не шумит.

– Нижегородский я, – ответил Аввакум.

– Да то, что нижегородский, я и по разговору твоему знаю. Откеда, спрашиваю, и далеко ли путь держишь?

– В Москву иду, – сказал Аввакум. – Воевода меня облаял да и прогнал вон.

– А где же твоя попадья?

– В деревне тут. Девчонку родила.

– Вон что!

Свирепого вида мужик, возле которого сел воришка, – видно, «дядька Пирожник», – поглядел на Аввакума и улыбнулся. На единый миг сошла с его лица дикая угрюмость, на единый миг, но Аввакум уже поверил в этого человека – добрая душа.

– С Богом! – сказал Лукавый и первым потянулся за лучшим куском рыбы, за тем, что возле головы.

Свирепый мужик стукнул Лукавого по запястью и жестом пригласил к еде стариков и Аввакума.

– Страсть какой справедливый! – ничуть не обиделся Лукавый. – Ты не гляди, что он сердит, на его месте всякий бы осердился. Ему язык отрезали в Москве. Так-то! Мальчонка рассказывал.

– Куда же вы все идете? – спросил Аввакум.

– А кто куда. Сам я – потеплеет – на московские базары подамся, старички в скиты вязникские идут, а Саввушка со своим молчуном, наоборот, из Вязников. Безъязыкий брата ищет. У того тоже язык отрезали, а он в отместку солдата царского зарезал и убежал. А куда – не сказался. В какой-то неведомой пустыне греха отмаливает.

– Мы теперь в Корелы пойдем, – напомнил Аввакуму мальчик.

– Далекая дорога! – посочувствовал Аввакум.

– Это если каждый день идти – далеко. А мы, где понравится, поживем, а откуда погонят – не задержимся.

– А ты кем братьям доводишься?

– Был никем, а теперь я младший брат.

– Ну какой же ты брат? – удивился Лукавый. – Ты евонный язык, только с ногами.

– Я младший брат.

– Вот и скажи, как твоих братьев зовут. Его как зовут?

– Как зовут – не знаю. Пирожники они.

– А говоришь – брат.

– Брат! – крикнул Саввушка.

– Верно ты говоришь, – сказал Аввакум. – Ваше братство Божьим промыслом скреплено. Ты ведь не от богатства взял часть, а взял часть беды. Ты истинный брат этого несчастного человека.

Бывший пирожник просиял Аввакуму глазами, прижал к груди Саввушку, погладил его по щеке.

– Зовут тебя как, отрок?

– Саввушкой меня зовут.

– Я помолюсь за тебя.

Где-то в городе раздались крики, вопли, бахнула пищаль. Аввакум вскочил на ноги.

– Сиди, – сказал ему Лукавый. – Во Владимире теперь пальба не в удивление. Небось или соляную лавку ограбили, или дворовые какого-нибудь боярина посадских людей бьют.

– Ох эти воеводы да бояре! – запричитали вдруг сидевшие молча старички. – Царь пожалует народ, а они царскую милость себе же в выгоду и обернут.

– Царь земли в посад вернул, – объяснил Лукавый, – а бояре, особенно Мороз, чтоб внакладе не остаться, на соль и подыми цену. А еда без соли – что праздник без вина да без меду.

Подошли в Лукавому трое мальчишек, один платок, расшитый жемчугом, подал, другой тугой мешочек с деньгами, третий медную пуговицу. Первых двух Лукавый за еду посадил, третьему дал пинка.

– Спасибо, – сказал Аввакум, отирая руки о сапоги. – Вкусный был осетр.

– Хорош, ничего не скажешь, – согласились старички. – У купчихи одной ради праздничка позаимствовали.

– Погоди, – пообещал Лукавый, – поминать еще будешь этого осетра. Не имея соли, рыбу ловить все равно что сено в дождь сушить. Вся Россия без рыбы насидится.

– Спасибо! – еще раз сказал Аввакум, поднялся, положил оставшийся от трапезы кусок хлеба да соль в котомку. – Эх, с вами бы Богу в церквах помолиться, поглядеть Русь-матушку.

– Дак чего ж! Пошли.

– Моя стезя другая. – Аввакум помолился на кресты Успенского собора. – Саввушка, а давай-ка с тобой крестами поменяемся нательными.

Саввушка вскочил на ноги, заморгал.

– Я бы поменялся, да крестик мой от матушки.

– От матушки береги. Как зовут матушку? И за нее помолюсь.

– Агриппиной зовут.

– За Агриппину помолюсь, хорошее имя. – Осенил Саввушку крестным знамением и повернулся к Лукавому: – А теперь тебя посовестить хочу. Что же ты, сукин сын, неразумных детей воровству учишь?

Лукавый засмеялся.

– Я думал, поп, ты нашего поля ягода, а коли не нашего, так трусоват.