— Наконец-то мы одни, — начал Уимзи. — Реплика не оригинальна, но я сейчас не в состоянии сочинять эпиграммы. Я терплю смертные муки, душа моя кровоточит. Теперь, когда на краткий миг вы всецело принадлежите мне…

— Да? — подбодрила его Гарриет. Она знала, что винноцветное платье ей идет.

— Что вы скажете о мистере Генри Уэлдоне?

— О.

Это был не совсем тот вопрос, которого она ждала. Она поспешно собралась с мыслями. Ей совершенно необходимо быть идеальным бесстрастным сыщиком.

— Ведет он себя ужасающе, — сказала она. — И умом не блещет.

— Да то-то и оно.

— Что и оно?

— Зачем он здесь? — ответил Уимзи вопросом на вопрос.

— Она его позвала.

— Да, но он-то почему здесь? Внезапный приступ сыновней любви?

— Она думает именно так.

— А вы?

— Возможно. Или, скорее, он старается не попасть в немилость. Деньги-то ее, как вы знаете.

— Несомненно. Да. Странно, что ему только сейчас пришло это в голову. Он очень на нее похож, правда?

— Очень. Настолько, что поначалу у меня возникло странное чувство, будто я его где-то видела. Вы имеете в виду, что они слишком похожи, чтобы друг с другом ладить?

— Сейчас они вроде бы прекрасно уживаются.

— Думаю, он рад, что ему больше не грозит роль пасынка Поля Алексиса, и не может это скрыть. Он не слишком тонкая натура.

— Это вам женская интуиция подсказала, да?

— Да ну ее, эту женскую интуицию. Он не кажется вам романтичным или мрачным?

— Нет, как ни жаль. Мне он кажется всего лишь отвратительным.

— Да?

— И я хочу понять почему.

Какое-то время они молчали. Гарриет чувствовала, что Уимзи должен сейчас сказать: «Как вы прекрасно танцуете». Поскольку он этого не сказал, она решила, что танцует, как восковая кукла на ватных ногах. Раньше он никогда с ней не танцевал и не обнимал ее. Для него это должен быть эпохальный момент. Но его ум полностью сосредоточен на скучной личности фермера из восточной Англии. Пав жертвой комплекса неполноценности, Гарриет споткнулась о ногу партнера.

— Простите, — сказал Уимзи, по-джентльменски принимая ответственность на себя.

— Это я виновата. Я паршиво танцую. Не беспокойтесь обо мне. Давайте прервемся. Знаете, вам не обязательно проявлять любезность.

Все хуже и хуже. Раздражительность и эгоизм. Уимзи удивленно посмотрел на нее сверху вниз и вдруг улыбнулся:

— Дорогая, даже если б вы двигались как престарелый слон, больной артритом, то и тогда я танцевал бы с вами, пока солнце и луна не попадали бы в море. Я тысячу лет ждал, чтобы увидеть, как вы танцуете в этом платье.

— Болван, — сказала Гарриет.

В тишине и согласии они сделали круг по залу. Антуан, который вел необъятную женщину в нефритово-зеленом платье и бриллиантах, пересек, как комета, их орбиту и прошептал на ухо Гарриет, склонившись над жирным белым плечом:

— Qu’est-ce queje vous ai-dit? L’élan, c’est trouvé[95].

Он проворно заскользил прочь, оставив Гарриет краснеть.

— Что сказал этот негодяй?

— Что с вами я танцую лучше, чем с ним.

— Какая наглость! — Уимзи злобно сощурился, высматривая элегантную спину Антуана среди других пар.

— А теперь скажите мне вот что, — промолвила Гарриет. Музыка кончилась, когда они находились на противоположном от Уэлдонов конце зала, и было совершенно естественно сесть за ближайший столик. — Скажите, чем вам не нравится Генри Уэлдон?

— Уэлдон? — Мысли Уимзи блуждали где-то далеко. — А, да, конечно. Зачем он сюда приехал? Ведь не втираться же в милость к маменьке?

— Почему бы и нет? Самое время. Алексис устранен, путь свободен. Терять ему теперь нечего, и он может позволить себе быть рядом, ужасно сопереживать, помогать в расследовании и всячески проявлять сыновнюю любовь.

— Тогда почему он пытается меня отсюда отвадить?

— Вас? Как это?

— Сейчас в баре Уэлдон оскорблял меня, как только мог, только что не бранился и не распускал руки. Косвенно, но недвусмысленно дал мне понять, что я сую нос куда не просят, использую его мать в личных целях и, не исключено, подлизываюсь к ней в расчете на ее денежки. В сущности, заставил меня опуститься до неописуемой пошлости и напомнить ему, кто я такой и почему не нуждаюсь ни в чьих деньгах.

— Что же вы не ответили ему прямым в челюсть?

— Был соблазн. Я подумал, что вы за это полюбите меня сильнее. Но по зрелом размышлении вы и сами не захотите, чтоб я приносил принципы сыска в жертву любви.

— Конечно нет. Но чего он добивается?

— О, это очевидно. Он очень доходчиво объяснил. Хочет, чтобы мы зарубили себе на носу: все эти розыски надо прекратить, чтобы миссис Уэлдон перестала тратить время и деньги на поиски несуществующих большевиков.

— Его можно понять. Он рассчитывает эти деньги унаследовать.

— Разумеется. Но если я сейчас пойду и перескажу миссис Уэлдон все, что он мне наговорил, она, скорее всего, лишит его наследства. И что проку будет от всех его соболезнований?

— Я знала, что он глуп.

— Очевидно, он во что бы то ни стало хочет прекратить расследование. Настолько, что готов не только к тому, что я на него донесу, но и к тому, чтобы провести тут неопределенное время, околачиваясь вокруг матери и следя, чтоб она не начала расследовать дело сама.

— Видимо, ему больше нечем заняться.

— Нечем? Девочка моя, он ведь фермер.

— И?..

— А на дворе июнь.

— Ну и что?

— Почему он не на сенокосе?

— Об этом я не подумала.

— Ни один порядочный фермер не согласится пропустить время от сенокоса до сбора урожая. Я мог бы понять, если б он приехал на один день, но он, похоже, намерен засесть надолго. Эта история с Алексисом приобрела такую важность, что он готов бросить все, приехать в место, вызывающее у него отвращение, и бесконечно торчать в отеле, ухаживая за матерью, с которой у него никогда не было ничего общего. Я нахожу это странным.

— Да, это довольно странно.

— Он здесь раньше бывал?

— Нет. Я его спросила, когда мы знакомились. Такой вопрос никого не удивит. Он сказал, что никогда тут не был. Думаю, держался отсюда подальше во время истории с Алексисом — не мог этого вынести.

— И ограничился бы протестом против заключения брака? Издали?