И если даже при этом пострадает какая-нибудь вещь — ведь этоприличные молодые люди, что такое для них несчастные пять тысяч у, е.?

С этими словами Аркадий Евсеевич неторопливо удалилсяобратно за бархатную портьеру.

Пристыженный продавец вернулся на свое место, что-тонедовольно бормоча себе под нос, и открыл прежнюю книгу. Маркиз разгляделнапечатанное на обложке название:

«Пампасы любви». Повернувшись к Рудику, Леня понизил голос ипроговорил:

— Судя по твоей бурной реакции, для тебя оказалосьновостью то, что рудник «Надежда» принадлежит Винту…

Рудик молча кивнул.

— В связи с этим, дорогой друг, позволь сказать тебеодну умную вещь.., пока я с непривычки не забыл. Каждый человек должен делатьто, что умеет. Браться за чужую специальность невыгодно и вредно для здоровья.Ты до сих пор был прекрасным финансовым консультантом — так продолжай имоставаться. А операции я буду находить и разрабатывать сам, у меня это как-толучше получается… И прости, что приходится говорить тебе Такие очевидные вещи.

— Это ты меня извини, старик, — смущенно ответилРудик, — облажался, с кем не бывает…

Чуть не втянул тебя в опасную авантюру! Честное слово, я незнал, чей это рудник!

— Не сомневаюсь, — Леня похлопал приятеля поплечу, — сознательно ты бы меня так не подставил.

— Ладно, — Рудик развернулся и направился кдверям, — пойдем отсюда, у меня совершенно пропал интерес к китайскомуфарфору — Это от расстройства, — Леня тоже пошел к выходу. Поравнявшись спродавцом, он осведомился у него:

— Ну и как там, в пампасах? Много диких обезьян?

Герр Мюнцер проснулся, как обычно, в семь часов пятнадцатьминут по московскому времени. Он сел на кровати и поглядел в окно.

За окном пели птицы, и старый каштан стучал в стекло своимиветками. Легкий ветерок слегка шевелил кружевные занавески. Утро обещало бытьпрекрасным. Но как только герр Мюнцер это осознал, его лицо тут же омрачилосьтяжкими думами.

Уже несколько дней герр Мюнцер не радовался прекрасномуутру. Спал он тоже неважно, во сне ему снились кошмары, и просыпался вовремя онтолько из чувства долга. У герра Мюнцера — страшно сказать! — почти пропалаппетит, а также интерес к хорошеньким девушкам, которых, надо отметить, было вгороде Санкт-Петербурге весьма достаточное количество, и это обстоятельствонесколько примиряло его с грязными улицами, неумелыми, официантами и совершеннохамскими водителями легковых автомобилей. Если быть честным с самим собой, тоМюнцер никогда не стал бы жить и работать в этой экстремальной инецивилизованной России, если бы не высокий заработок. Но в последние дни дажеэта причина не казалась ему достаточной.

У герра Мюнцера были огромные неприятности по работе. Он невыполнил задание, никак не прояснил ситуацию с украденным пасхальным яйцомработы Фаберже. До сих пор оставалось неясным, украли ли яйцо либо же онопреспокойно лежит в сейфе владельца, а документы о краже полностью подделаны;

Прожив некоторое время в России, герр Мюнцер почти несомневался, что так оно и есть.

При желании и имея достаточное количество денег, понял геррМюнцер, можно подкупить не только местную полицию, но и прокуратуру, и таможню,и вообще всех чиновников города.

Однако перед ним поставили задачу найти доказательстваобмана, потому что страховая компания, где работал герр Мюнцер, вовсе не быланамерена потакать нечестным клиентам, тем более что яйцо было застраховано наочень большую сумму. И похоже, что задачу эту он провалил.

Герр Мюнцер тяжко вздохнул и встал с постели. Он брился ипринимал душ без всякого удовольствия и без всякого удовольствия обозревал своелицо в зеркале. В глазах появилось тревожное выражение, которое его оченьпортило. Еще бы ему не тревожиться, снова вздохнул герр Мюнцер, когда егоблагополучие висит на волоске. Если он не сумеет расследовать дело с яйцомФаберже, его ждет позорное увольнение из фирмы. Страховая компания не проститему потери пятнадцати миллионов евро, это уж точно.

На кухне хозяйничала экономка Амалия Вильгельмовна.Собственно, звали ее на самом деле Антониной Васильевной, но герр Мюнцерназывал ее Амалией, чтобы ему не было так одиноко вдали от родины. По приказухозяина Амалия Вильгельмовна носила темно-синее строгое платье, которое оживляллишь белый круглый воротничок. К платью полагался белоснежный передник. Будьего воля, Мюнцер заставил бы экономку носить крахмальный чепец, но его негдебыло достать в этой малокультурной стране.

Герр Мюнцер без всякого аппетита съел кусок пармской ветчиныи две базельские сосиски, сопроводив все это небольшим количеством зерновогохлеба с маслом (всего три кусочка). От яйца всмятку он с негодованием отказался— с некоторого времени яйца вызывали у него стойкое отвращение, не толькопасхальные, работы несравненного Фаберже, а самые обычные, Синявинскойптицефабрики.

Запив все это без удовольствия большой чашкой кофе безкофеина, герр Мюнцер надел тщательно отутюженный Амалией Вильгельмовной серыйкостюм, еще раз поглядел на небо и накинул сверху светло-бежевый плащ.

После чего он вышел из квартиры, не забыв перед уходомпроинструктировать Амалию Вильгельмовну насчет обеда и напомнить ей, чтобызаписывала все расходы в специальную хозяйственную книгу. Экономка на всезамечания кивала головой и поджимала губы.

Как только дверь за хозяином захлопнулась, АмалияВильгельмовна подождала для верности две минуты, после чего показала двери язык.Потом она сбросила ненавистное синее платье и переоделась в застиранныйситцевый халат с розовыми цветочками. Нужно было приниматься за уборку, ноперед этим не худо бы поболтать с подругой и выпить кофейку, да не того, чтопьет ее немец, помешанный на собственном организме, а настоящего. Подруга быларядом, в нижней квартире, работала приходящей домработницей и появлялась последевяти утра, когда все хозяйское семейство уберется из квартиры — кто наработу, кто в школу. Амалия, превратившаяся в Антонину, выскочила на балкон,отвела ветку каштана и перегнулась через перила. Вот мелькнула знакомая фигура.

— Анька! — истошно заорала экономка герраМюнцера. — Дуй ко мне! Мой ушел! Оттянемся!

Если бы герр Мюнцер видел и слышал сейчас свою экономку, оннемедленно и бесповоротно отказал бы ей от места. Но в данный момент герру былосовершенно не до этого.

Мюнцер сел в свой «мерседес», припаркованный на стоянкерядом с домом, и собирался уже тронуться с места, когда с заднего сиденьяраздался приятный мужской голос:

— Доброе утро, господин Мюнцер!

Немец схватился за сердце и отпустил руль.

Хорошо, что не успел тронуться с места, иначе не миноватьаварии. Едва ворочая шеей, герр Мюнцер повернул голову и увидел на заднемсиденье мужчину лет тридцати шести, приятной, но незапоминающейся наружности.