– Я и один бы мог… – но тут же осекся, поняв, что сказал не то.

Я только поджала губы и отвернулась, бросив через плечо:

– Мог бы, с тебя станется. За воеводу Еремея обидно: он-то думал, вырастет княжич воином, земле будет защита. Да, видно, ошибся…

Все в тот день, помнится, валилось у меня из рук. Так бывает: едва займешься чем-нибудь – хочется бросить все и лечь на лавку, закрыть глаза, а ляжешь – тянет вскочить и бежать неизвестно куда. Потом, к вечеру, измучившись сама и измучив других, я вдруг поняла, чего страстно желаю. Чтобы приехал Олег. Поучил уму-разуму.

Однако, на мое удивление, к концу седмицы в Житнев прибыл другой человек, кого я совсем не ждала. Сперва я обрадовалась, услышав звон колокола на въездной башенке, увидев богатый обоз и по-княжески одетого всадника на кауром иноходце, в окружении слуг. Затрубил рог, и подъемный мост на цепях начал медленно опускаться…"

– Не спишь, Алечка?

Она будто очнулась. Нет, она не спала, хотя и не совсем бодрствовала – строчки ложились на бумагу будто сами собой, без ее участия. Небрежный изящный росчерк, ровные летящие буквы – и полная бессмыслица. Никогда не существовало града Житнева и вдовы-княгини, которая владела наследственной тайной Прямого перехода…

– Дед, а помнишь медальон, который ты мне подарил на день рождения? Мне, кажется, тогда исполнилось десять лет…

– Почему ты вспомнила?

– Мне интересно знать. Олег сказал, что этот знак – проросший крест и полумесяц – в тринадцатом веке носили вдовы.

– Не говори так, – вздрогнул он. – Не говори, не думай…

И вдруг вырвалось:

– Милая, как же я виноват перед тобой!

– В чем? Что это ты выдумал…

– Да, да, – бессвязно заговорил он. – В молодости я совершал то, за что, наверное, расплачиваюсь теперь. И не только я один. Боюсь, как бы проклятие не перешло на тебя. Но пойми, мы ведь горели… За мировую революцию, за свободу от всего и всех, еще за что-то… А между тем оказалось, что наши лозунги отлично сочетались с некоторыми статьями Уголовного кодекса.

– Ты убил кого-нибудь?

«И не только, – горько подумалось ему. – Убил, украл, предал… Семь смертных грехов, упомянутых Иисусом в бессмертной Нагорной проповеди, – и нет ни одного, которым я бы не отяготил душу».

– Это как-то связано с Шаром?

Ему показалось, что он ослышался.

– С Шаром?

– Прошлой осенью ты лежал с гриппом. У тебя была температура под сорок, ты бредил…

– Правда? – он махнул рукой. – Ничего не помню.

Врач сделал укол, весело подмигнул симпатичной молодой женщине, сидевшей рядом с больным: не переживай, мол, еще крепок старик Розенбом (хотя, может, именно этот факт и приводит ее в уныние? Квартирка-то ничего, и обстановка… Наверняка дедок уже написал завещание) – и отбыл, перечислив по дороге к двери нужные лекарства. Попросил телефончик – она сказала «всего доброго» и вернулась в спальню.

Из-под вороха одеял был виден лишь заострившийся нос и закрытые глаза с воспаленными веками. Больной что-то шептал. Она наклонилась, чтобы поправить одеяло, и явственно услышала одно слово: ШАР.

Внимания она не обратила – мало ли что привидится в бреду. Но ночью, когда больной немного успокоился и забылся, Шар пришел к ней во сне.

Будто она, еще маленькая девочка, наряженная в парчу, с золотыми браслетами на запястьях, на тщательно причесанной головке – праздничный платок с вышивкой по краям, на ножках – изящные красные башмачки, украшенные бисером, входит в высокий красивый собор. Ей немножко, самую капельку, страшно, потому что сейчас, как только она войдет внутрь, для нее наступит совсем другая жизнь. Она станет Посвященной – но это если она выдержит экзамен. А какой, о чем ее будут спрашивать – она понятия не имела.

Церковь внутри будто пуста – каждый звук, даже шорох одежды и дыхание отзываются под высоким расписным сводом. Девочка идет по каменным плитам, и это кажется странным: она точно помнит, что матушка ее строила собор из дерева, как и большинство церквей той поры. В той церкви было почти темно, несмотря на множество лампадок перед образами и маленькие слюдяные окошечки высоко под потолком. ЭТОТ собор дышал радостью и покоем, и лики с икон смотрели хоть и строго, но строгость их казалась напускной – под такой взрослые, глядя на шаловливого ребенка, скрывают добрую улыбку.

Перед алтарем стояла нянюшка Влада, тоже одетая по-праздничному. Пока девочка шла к ней, чей-то высокий и чистый голос говорил медленно и нараспев: «Аще кто идет со всем сердцем, гнева не имея, но сияет душа его аки солнце, и восходит над ним молитва, аки тимьян, тогда ангел мой исходит из алтаря и несет кисть в руке своею…» Немножко непонятно, но хорошо.

Вот нянюшка берет ее за руку и ведет куда-то, будто сквозь алтарь и дальше – по длинному коридору, в конце которого, еще далеко, горит яркая звездочка. По мере приближения звездочка растет и превращается в Шар. Девочка подходит к нему и еле слышно говорит: «Здравствуй. Как тебя зовут?» И тут же чувствует, что Шар оживает и тянется к ней, вспыхивая изнутри.

– Нянюшка, он меня признал, – улыбается девочка, сияя от радости. Та улыбается в ответ.

– Хорошо. Значит, свершилось. Теперь ты – одна из Посвященных.

– Так это и был экзамен?

Влада еле заметно качает головой. Ей-то известно: это лишь первый экзамен, едва ли не самый легкий. А сколько их еще будет в жизни…

Внезапно свет зажигается повсюду, и они стоят уже не в коридоре, а в огромном зале с прозрачными стенами. Солнечные системы и звездные туманности висят над головой и под ногами. Какие-то люди (а может, и не совсем люди) в белых ниспадающих одеждах склоняют головы перед девочкой и ее спутницей.

– Поздравляем тебя, Хранительница, – произносит один из них. – Обряд свершился. И ты, Еланюшка, прими поздравления.

«Меня зовут не Еланюшка», – хочет возразить девочка. Но почему-то не решается. А нянюшка Влада – та, которую тут нарекли Хранительницей, – благосклонно кивает в ответ.

– Спасибо тебе на добром слове, Малх…

Из лаборатории позвонили только в одиннадцатом часу, но Борис на другое и не рассчитывал – все заняты, работы навалом, все знакомо и опостылело. Криминалист – это только звучит красиво и загадочно, а оплачивается с теми же полугодовыми задержками и так же унижающе…

– Ну что? – спросил он.

– Чистое серебро, Борис Аркадьевич, – ответила трубка. – Довольно высокое качество при… гм… варварском способе изготовления самого изделия. Ручная ковка без малейшего следа последующей станочной обработки. Это странно.

– Возраст?