Все это мелькнуло в мозгу Клеопатры мгновенно, она сумела сдержать свои мысли, не позволила им проявиться снаружи, напротив, подняла глаза, полные слез, словно от восхищения:

— Спасибо, Марк! Он великолепен!

Алмаз действительно был великолепен, но если бы сейчас перед ней стоял выбор — любовь Марка или этот камень, она даже не стала бы выбирать, какой драгоценный камень может заменить человеческое чувство?

Алмаз перекочевал в руки царицы. Это был большой желтоватый камень, по форме напоминающий сердце, а по расцветке очень похожий на змеиный глаз. На миг Клеопатре показалось, что камень зло мигнул. Ощущение было не слишком приятным, но царица отнесла его на счет своих собственных мыслей.

И все же она пошатнулась, едва не потеряв сознание. Марк подхватил царицу:

— Тебе дурно?

— Голова кружится…

В Мемфисе юный верховный жрец Петубаст, шедший по своим делам, вдруг остановился как вкопанный, побледнел и схватился рукой за голову.

К нему подошел жрец постарше:

— Что?

— Не знаю… с царицей что-то… нехорошее…

Жрец фыркнул:

— Что с ней может быть хорошего? Опять залезла в постель к своему римлянину.

— Нет, там беда…

Но сообщения из Антиохии были неплохими. Встреча у Клеопатры с Марком Антонием прошла прекрасно. Они о многом договорились, Клеопатра получила много земель в подарок… И все же жрец не мог найти себе места, было ощущение, что Клеопатра переступила роковую грань, связалась с чем-то, что приведет ее к гибели…

Сама царица в это время вынуждена была все же уступить Марку Антонию. Клеопатра убеждала себя, что это просто плотский призыв, что, снова став его любовницей, она всего лишь несколько раз переспит с по-прежнему красивым, сильным мужчиной. Понимала, что обманывает себя, но поделать ничего не могла.

А попав в объятия Антония, растаяла, как лед на солнце. Клеопатра могла говорить и думать что угодно, но ее сердце упорно не желало подчиняться разуму. Она любила и ничего не могла с собой поделать. Злилась, презирала и его, и себя, каждый день клялась, что завтра же уедет и больше никогда не вспомнит о Марке Антонии. Но это завтра, а приходил вечер, и Клеопатра снова оказывалась в объятиях подлого изменщика, того, о ком хотела бы забыть навсегда.

Оправдывала себя тем, что нужно готовиться к походу на Парфию. А может, отправиться с ним? Да, жены следовали за Марком в его новые имения, но ни одна не отправлялась на войну. Она была настолько уверена в победе, что принялась… изучать парфянский язык. Марк Антоний хохотал:

— Зачем?!

— Я не хочу, чтобы мне говорили гадости с улыбкой в расчете на то, что я не понимаю.

— Но для этого есть переводчики.

— Однажды к нам прибыл посол, который долго и витиевато говорил, а переводчик, как-то странно улыбаясь, так же долго и витиевато переводил. Отец незаметно сделал мне знак, чтобы послушала. Посол красиво говорил гадости, наслаждаясь непониманием фараона, а переводчик старательно это все исправлял. Каков же был ужас обоих, когда я стала отвечать, укоряя в произносимых непристойностях!

— Их казнили?

— Кого? Переводчика — да, а посла нельзя, он неприкосновенен. Правда, пришлось написать его властелину о происшествии, думаю, он пожалел, что его казнили не мы.

— Хорошо, учи.

И вдруг…

— Я беременна.

— Снова надеешься, что я никуда не пойду?

— Нет, на сей раз не пойду я. Олимпа твердит, что мне нужно беречься, опасно подвергать себя и ребенка таким испытаниям, как тяжелая дальняя дорога. Мы будем ждать тебя в Александрии, но до Евфрата я провожу.

Сказала так, чтобы не осталось сомнений в его возвращении в Александрию.

— Ты должен на мне жениться.

Найдите мужчину, который спокойно отнесется к такой фразе. Если просит выйти за него замуж сам, одно дело, но требование жениться вызывает в любом мужчине страстное желание этого избежать, даже если несколько минут назад он сам мечтал объявить женщину женой.

— Все очень просто, я не могу отправить египетские войска непонятно с кем, они просто не пойдут с тобой, а мое правительство не даст денег на поход.

— А если я женюсь, то сможешь?

Он постарался, чтобы ехидство не слишком прозвучало в голосе, Клеопатра не смутилась:

— Если мы объявим о женитьбе, то ты станешь супругом царицы Египта.

— Фараоном?

— Нет, чтобы стать фараоном, нужно плыть в Мемфис. Просто супругом.

— Царем?

— Сказала же: просто царствующим супругом. Это тебя не обязывает ни к чему, даже к необходимости жить в Александрии. А детей ты признал.

Марк Антоний с облегчением вздохнул, когда тебя ни к чему не обязывают, всегда приятно. И тут же вспомнил:

— Но я женат. Чтобы развестись с Октавией, нужно разрешение сената, его никогда не дадут.

Клеопатра поморщилась:

— Ты женат по римским законам. Египту нет дела до них, как и Риму до египетских. Наш брак будет признан в Риме?

— Нет, потому что я не разведен.

— Тогда что тебя беспокоит?

— Октавиан взъярится.

— Ты боишься Октавиана?

— Нет. А для Востока я буду твоим супругом?

— Да, конечно.

— Согласен.

«Попробовал бы отказаться! — мысленно фыркнула Клеопатра. — Не получил бы ни единого сестерция и ни одного солдата!»

Свадебные торжества были весьма скромными, особенно если вспомнить, какие пиры умела устраивать Клеопатра. И все же Марк Антоний понимал, что это не из-за внезапной скупости или потери любви к роскоши, она стала серьезней и взрослей, теперь перед Антонием была властительница с чувством собственного достоинства, временами даже надменная. И он не знал, рад ли такой Клеопатре.

Та, прежняя, с которой предавались любви в Тарсе или ходили по кабакам в Александрии, была доступней и проще, эта словно снисходила до него, милостиво позволяя ему любить себя, а себе отвечать на эту любовь.

Но Марку была нужна и Клеопатра, и особенно ее воины и деньги. Без поддержки Египта против Парфии войну не стоило и начинать.

Клеопатра добилась своего, он отдал ей часть Иудеи, причем самую благословенную, плодородную ее часть — вокруг Иерихона. Царицу привлекали тамошние плантации благовонных растений, дававшие хороший доход. Ей пришлось сильно поднажать, чтобы получить эти земли.

Дело в том, что царь Ирод был поставлен над Иудеей самим Антонием вместе с Октавианом и всегда поддерживал Рим против собственных соседей. Сместить Ирода значило получить новые проблемы с Октавианом и заработать у себя за спиной на время похода в Парфию врага, что опасно вдвойне. Но Клеопатра хитро улыбнулась: