«„Уважаемый Джеффри" ничего мне не сказал», — подумала Шарлотта, возмущённая, но не удивлённая. Джеффри искал повод отправить её куда-нибудь на несколько месяцев, несомненно, потому, что она не соответствовала новому, жизнерадостному, молодёжному образу галереи (или новому, жизнерадостному, молодому, после подтяжки, лицу Джеффри). Она заметила, что граф бросил взгляд на часы на стене ресторана. Пять минут второго.

— У вас наверняка много более неотложных дел, чем…

— Нет, нет! — улыбнулся он и снова коснулся её дрожащей рукой. — Я обещал кое-кому позвонить. Вы простите, если я отлучусь на минутку?

Они начали точно в два. Поскольку они были людьми с ограниченным воображением, то решили, что будет забавно, если напомнят ему о его знаменитой коллекции предметов искусства. Он любил Рафаэля, и они дали ему Рафаэля: прикнопили напротив один из его многочисленных картонов Рафаэля — для вдохновения. Однако их распятие было более точным, чем изображение Рафаэля. Зная, как можно использовать против человека собственный его вес и что богатые толстяки умирают быстрее бедных и тощих, они не стали возиться с гвоздями и крестом. Вполне подошло дерево на плоской ломбардской равнине и верёвка, чтобы связать толстяку голые руки за спиной и подвесить его — повыше, лопатки вывернулись под немыслимым углом, и вся тяжесть массивного тела тянула его вниз. Жилы на шее и плечах лопнули, так что он уже не мог держать голову, и это было самое, в конце концов, смешное. Над его головой прибили доску с надписью от руки:

SPAVENTAPASSERI

Пугало. Потом сделали несколько снимков поляроидом и дали ему на память, когда обрезали верёвку. «Предупреждение всем другим доносчикам, — сказали они ему. — Передай это друзьям и коллегам».

♦

Следующая смена блюд появилась на волне аромата белых трюфелей.

Шарлотта-реалистка, Шарлотта-пессимистка знала, что люди не меняют жизнь других, взмахнув волшебной палочкой. Пока граф разговаривал по телефону, она заготовила несколько разумных доводов, позволяющих отказаться от его предложения, но, вернувшись, он распорядился ими так же легко, как официантами и парадом блюд и вин, которые появлялись и исчезали перед ней. Несколько минут она не позволяла его убедительным аргументам обнадёжить её, но постепенно он сломил её сопротивление. Перед глазами вставали заманчивые картины. Она может сменить свою мрачную лондонскую квартиру на виллу в этой наполненной светом стране! Не будет скрипеть зубами, слушая рассказы Джона о новых свидетельствах гениальности его малышки Клоаки!

Единственный раз безоблачное настроение покинуло графа — когда она, говоря о степени серьёзности повреждений, нанесённых «Муте», спросила, не знает ли он, по чему уборщица бросилась на него.

— Бросилась на меня?

— Ну да, так мне показалось… — запинаясь, продолжала она. — По крайней мере, я думала… может, это имеет отношение к войне… вилле «Роза»… недалеко от Сан-Рокко…

Он резко опустил на стол нож и вилку:

— Войне? Сан-Рокко? Сожалею, но я не вижу связи!

— Извините, пожалуйста, я… Понимаете… человек в Урбино, он сказал…

— Этот человек смутьян худшего пошиба! — Граф вытер тонкие губы салфеткой и вновь аккуратнейшим образом расположил её на коленях.

— Нет! Я хотела сказать… это не он… это я… — Она густо покраснела. — Он лишь упомянул, что, возможно, какие-то родственники этой немой женщины в Сан-Рокко… имеют какое-то отношение к тому, что случилось в Сан-Рокко… и я…

— Родственники? — Он снова вытер рот салфеткой. — Судя по тому немногому, что я знаю об инциденте в Сан-Рокко, деревушка была уничтожена немцами… или, может быть, партизанами, подозревавшими тамошних жителей в сотрудничестве с ними. Понимаете, свидетелей нет, одни слухи. Немцы или партизаны, в Италии сколько угодно подобных историй. — Он бросил салфетку на стол и нервно потёр руки.

Шарлотта, чьи щёки ещё пылали, снова извинилась.

— Конечно, вы не могли этого знать, — сказал он снисходительно.

— Пожалуйста… я должна… Видите ли, Прокопио сказал мне, что немая женщина приносит туда цветы, на место…

— Прокопио? Не местное имя. Сицилийское. Переселенец с юга. Коммунист, пытающийся получить известность.

— Я так не думаю! Только не Прокопио…

— Ну, раз вы так говорите, верю. Однако вы должны сказать вашему другу, чтобы он прекратил распространять подобные опасные небылицы.

— Прокопио мне не совсем друг… Он просто… Я познакомилась с ним… Он хозяин кафе напротив дома Рафаэля…

— Ах вот как! Это всё объясняет. Его настоящее имя Франческо Мадзини. Он поменял его несколько лет назад, и, надо полагать, у него на то были веские причины, синьора Пентон. — Они вернулись к прежнему лёгкому тону. — Это человек с дурной репутацией, и вы мудро поступите, если не будете слушать его, — я посоветовал бы вообще ни с кем не обсуждать подобные голословные утверждения о Сан-Рокко. Знаю, я могу положиться на вас. Англичане куда… сдержанней, куда благоразумней нас, итальянцев. Куда лучше умеют хранить тайну. — Граф взял меню, протянутое официантом. — А теперь, что мы возьмём на десерт? Пудинг, так, кажется, это называется у вас в Англии? Очаровательная страна. Вы там учились или провели год за границей, как многие английские студенты?

Ей стоило усилий вернуться к теме, близкой ей.

— Да, год во Флоренции… изучала искусство Раннего Возрождения.

— Мне говорили, что термин «Ренессанс» больше не в чести в кругах критиков, синьора Пентон, что теперь не модно верить в идею культурного и духовного возрождения, вытеснившую наше парализующее средневековое чувство человеческой неполноценности. И всё же мы обречены вечно мечтать о времени до грехопадения, не так ли? О золотом веке?

Он вновь был само обаяние, словно они вовсе не упоминали о том, что случилось в Сан-Рокко. Шарлотта, сама себе удивляясь, пустилась в рассказ о своей девической увлечённости живописью пятнадцатого века, изображавшей мучеников, святых и мадонн, которую изучала, казалось, так давно. Интерес, с которым граф слушал её, заставил её почувствовать, будто те счастливые дни во Флоренции были совсем недавно — может, в прошлом или, самое большее, в позапрошлом году. Она прихлёбывала золотистое вино, и бокал не пустел, и разглядывала необычное лицо человека, сидевшего против неё, пытаясь найти в нём что-то привлекательное. Взятые в отдельности, его черты были приятны — даже очень, но почему-то не складывались в гармоничное целое. Он был красив, однако странно неопределённой, расплывчатой красотой, будто пошевелился в тот момент, когда щёлкнул затвор.

Граф снова положил ладонь на её руку и на сей раз дольше не убирал её. Шарлотту удивило, что этот интимный жест не доставляет ей неприятного чувства, как в случае с Прокопио, от одного физического присутствия которого ей становилось не по себе. Почти женственные в своём изяществе аристократические манеры графа делали его, может, несколько безличным, тогда как в Прокопио личностное начало было выражено настолько мощно, что казалось, он едва сдерживает свою буйную натуру. Комнаты становились слишком маленькими, когда он входил, ваши кости — слишком хрупкими. Дурная репутация? Он явно был способен на большее, нежели пирожные и бекон.