— Это было давно. Я была другая, — сказала она.

— Мы все были другими, — сказал я. — Я, ты, Дезмонд…

— Да, — вздохнула она. — Но, по-моему, единственный, кто не изменился, — это именно Дезмонд.

— Американцы вообще мало меняются, если речь идет о делах, в которых они принимают непосредственное участие, — улыбнулся я. — У них это в крови: красивая улыбка и «ноу проблем». Но в данном случае ты не прав: за последние пять лет Дезмонд дважды разводился.

— Только дважды? — улыбнулась она и снова взялась за бокал. — Тогда — за Дезмонда! Пусть будет здоров! По крайней мере, если бы не он, мы бы здесь не сидели…

Я кивнул. Так оно и есть.

Но это было не совсем правдой.

Конечно, я смог вытянуть ее сюда только благодаря Дезмонду.

Дезмонду Уитенбергу, моему давнему приятелю и партнеру по работе. Конечно, он дал нам эту возможность.

Но на самом деле поводом для такой возможности стала она сама. И это я пытался доказать ей и в Киеве, и здесь, в Штатах, удивляясь неуверенности, которая поселилась в ней, кажется, на веки веков. И это надо было сломать.

Но пока у меня ничего не получалось.

Повторять же это до бесконечности я не мог, ведь сразу наталкивался на ледяной взгляд и физически чувствовал, как в ней со скрежетом закрываются железные ворота, как только речь заходит о ее заслугах.

Такие же железные ворота наглухо закрывали ее лицо, когда мы говорили и о второй цели этого путешествия. Но здесь я не спорил, ведь и сам впадал в ступор неопределенности и неуверенности в том, будет ли эта вторая цель достигнута. Все будет зависеть от осуществления первой. Ведь нельзя выдавать продюсеру, что вся его работа с нами в конце концов сводится к совершенно другой цели — к поездке сюда, в Америку. К определенному количеству свободного времени, которое должны использовать в своих интересах.

Внутренний дворик отеля наполнился сиреневыми сумерками, и официант любезно зажег перед нашими носами две маленькие свечи.

Мы молчали. Все было обговорено, согласовано.

Пара дней отдыха в этом уютном уголке казались мне тишиной перед грозой, убежищем от суеты, которая ждала нас в ближайшие дни.

— Что Марина? — спросила она, указывая глазами на мобильный телефон, который я положил рядом с тарелкой.

Я улыбнулся: с каких пор ей стали неудобны молчаливые паузы в разговоре?

Пожал плечами:

— Спрашивала, как там Берлингтон…

Она кивнула и сказала:

— Берлингтон как Берлингтон… Хорошо пахнет сиренью.

— Я так и сказал.

— Лучшее определение, — добавила она. — Я узнаю города по запаху. Как собака…

Она без всякого чоканья отпила виски и искоса посмотрела на меня.

— Какого черта? Слушай, еще один такой взгляд — и я отсюда уйду!

— Ты можешь… — сказал я. — Прости!

— Последний раз! — сказала она. — Запомни.

Я запомнил.

Я мог все, что угодно, но только не это — противоречить Елизавете Тенецкой. Это «минное поле» мне приходилось преодолевать ежеминутно. Но оно того стоило.

Послезавтра мы должны были быть на церемонии определения победителей на кинофестивале Трайбека в Нью-Йорке.

И «миссис Тенецкая» не должна исчезнуть раньше, чем получит свою награду.

Я в это свято верил.

В это верил Дезмонд.

И поэтому я должен быть вежливым.

Я вздохнул и… заказал еще две порции виски «Signet» — на этот раз, как положено, по-шотландски: с графином холодной воды.

2012 год Денис

… Я нашел ее в элитном реабилитационном санатории под Ригой.

Начал не сразу. Еще долго переваривал полученную информацию от того проклятого американца, который неожиданно ворвался в нашу жизнь.

Пытался примириться с ней, понять, принять как должное, как факт: Лика жива.

Сначала со всем эгоизмом я даже забыл, что не один.

Что эту благую весть нужно донести и до ее матери. Донести — и наконец успокоиться, смириться и… порадоваться.

Но порадоваться смог не скоро.

Сначала чувствовал один сплошной жар в голове и полную неразбериху в мыслях.

Как писал поэт — «с печалью радость обнялась». Это было именно то чувство!

Почему я шел по следу, почему меня опередил какой-то американский болван?

Почему не я?!

Затем передо мной встала другая задача: сообщить все, что произошло, ее родным. И поставить на этом точку. Жирную точку. И продолжать жить — с этой тяжелой черной точкой в душе.

Поскольку мой, так сказать, бывший тесть парил в недоступных политических эмпиреях, даже речи не было о том, чтобы обратиться к нему за помощью. Наоборот, я желал этим «эмпиреям» сгинуть безвозвратно.

И это очень осложнило поиски места, в котором он упрятал свою жену. Уже — бывшую. Оголтелые желтые таблоиды того времени сообщали, что он женился на какой-то своей пресс-секретарше, отправив жену «на лечение» в связи с «глубокой душевной травмой» после смерти дочери.

Мне пришлось узнавать, куда именно «отправил», у одной старой женщины, бывшей актрисы, с которой Елизавета Тенецкая когда-то топила горе в рюмке.

Оказалось, что это «место» — пригород Риги, элитный реабилитационный санаторий. Словом, тот благословенный уголок, из которого выбраться, не имея денег, «элитным» пациентам довольно трудно. Особенно когда некуда возвращаться.

Я нашел своего старого рижского приятеля по телевидению — Андриса, который получил точный адрес санатория и даже смотался туда, ведь я имел неосторожность назвать ему имя пациентки, которое до сих пор действовало на представителей моего растреклятого и недобитого «киношного» поколения, как звук магической дудочки.

— Она там, старик! — закричал Андрис в трубку возбужденным голосом, словно его укусила бешеная собака. — Она там! Я даже видел ее через забор! Ну, я тебе скажу…

Что именно он хотел сказать, я узнавать не стал, поблагодарил, пообещал обратиться к нему в случае необходимости и на следующий день пошел в посольство оформлять визу.

Ехать решил поездом. Не хотел совершать слишком быстрый марш-бросок на самолете.

Мне была нужна дорога — длинная, ночная и утренняя, с пересечениями границ, с полями и лесами, которые тянутся на край света. Дорога, в которой я мог подумать, куда еду и что скажу. Особенно тревожно было думать о том, какой увижу ее.

У меня не было никаких доказательств в подтверждение радостной вести, кроме полученного письма. Но оно было написано на компьютере — как доказать, что его писала именно она, Лика?