Ее перевели в обычную палату через неделю. Я, как мог, оттягивал данное событие, но исполняющий обязанности завотделения Павел буквально вынудил подписать бумагу.

Сжав зубы, отправлял ее из-под своего крыла, надеясь, что в отделении неврологии ей смогут лучше помочь. Всю неделю неотрывно следил за ее показателями, провёл все возможные обследования, назначил курс самых лучших препаратов, которые сам же и купил. И, мне показалось, что сдвиги начали проявляться, давая надежду на успех в лечении. Но ее забрали у меня, по ощущениям слишком рано.

На меня нахлынуло всепоглощающее желание перевестись вместе с ней. Но, разумеется, совершить подобную глупость мне никто не позволил. Павел покрутил у виска, порвав заявление, а вечером позвонил Гена и вставил пиз…лей, мол, я виду себя как глупый подросток. Что ж, он прав, пожалуй. Но мне постоянно казалось, что кроме меня никто не сможет ей помочь ни восстановить речь, ни функции опорно-двигательного аппарата.

Я проявил инициативу и нанял инструктора по физиотерапии, Даше же попросил сказать, что его услуги входят в бесплатное лечение. Потому что моя обиженная девочка ни в какую ничего не хотела слышать о моей финансовой помощи.

Слава Богу, не возражала хотя бы против того, что вел ее всю неделю. Я старался по возможности чаще быть с ней либо неподалеку. Брал дежурства, как только мог часто, за неделю всего один раз отдохнул — мама попросила приехать. Хорошо, хоть отец, наконец, смог выйти в колледж. Они были расстроены случившимся с Дашей и всячески поддерживали меня.

Воронцовы, кстати, тоже. Андрей даже предложил оплатить лечение за рубежом. Но я не видел смысла. Мы и здесь сможем восстановить ее при должном усердии и внимании.

А там она будет абсолютно одна, и кто знает, как это отразится на ее психологическом комфорте. Уж и так ее психика разболтана, на мой взгляд.

Я пытался с ней поговорить о том, что тогда произошло, но у нее начиналась истерика каждый раз, как начинал тему. Если учесть, что она не могла двух слов связать, выглядело это до боли шокирующе, и я замолкал, не желая усугубить проблему. Просто сжимал ее в руках, чтоб не могла пошевелиться, и гладил, пока не прекращала дергаться и плакать. А у самого глаза щипало от непролитых слез.

Я бы мог заставить ее выслушать — для того мелись все возможности, но я молчал. Придет время, и она сможет меня услышать.

Таня прижала меня и заставила рассказать, что же произошло. Чувствуя беспредельный стыд, коротко объяснил, надеясь, что у нее, возможно, получится лучше втолковать Даше, что то была роковая ошибка. Но нет — та же реакция, и я запретил даже пытаться. Не сейчас.

Еще я ждал возвращения Гены, чтобы тот нашел способ избавить отделение от суки Нади. Иначе называть ее просто не мог. Видел и хотел придушить. Удивительно, как несколько лет не замечал в ней столь подлой душонки. Еще и с Дашей из-за нее ругался.

Сжимал виски руками, осознавая, что это было так давно, словно в другой жизни. Сейчас все мое существование сконцентрировано на одном — вернуть ей здоровье.

Однако здесь меня ждала еще одна засада. Лечение Даши, когда ее перевели, взял на себя новый молодой и перспективный заведующий неврологией. Тигран. И та терапия, которую он назначил, категорически меня не устраивала.

В первый день пришел проведать, обнаружил историю, пролистал назначения и выматерился. Что за хрень? Вот это — допотопное старье! Бред какой-то. Клиническое действие другого безумно дорогого препарата вообще до сих пор не доказано, хотя он используется повсеместно в неврологии. Черт! На хрена все это, если тот курс, что начал я, уже принес свои плоды? Нужно продолжать в том же духе. Но Тигран тупо перечеркнул мои назначения и написал свои, лишая Дашу шанса.

Вечером, когда дежурили, подошел к нему поговорить по-мужски. И что? Мне надменно сообщили, что я слишком много на себя беру и вообще — заноза в заднице.

Я бесился сутки. Даже в зал сходил, чтобы отхерачить грушу. Тим не рискнул в таком состоянии со мной устраивать спаринг.

— Я еще Ольге живой нужен, — сообщил мне, прекрасно понимая, что меня так завело. Зато у них-то все прекрасно. Олька все-таки дала согласие — летом свадьба. Я рад. Как бы хотел и сам сделать Дашке предложение, но она не готова к примирению.

Плюс ко всему собственная беспомощность почти довела ее до депрессии. А я ведь уже хорошо ее изучил — закрывается в себе, и помощь крайне редко принимает. Подпускала к себе только брата.

А мне ведь безумно хочется укрыть ее от всех невзгод, объяснить, что все временно, мы все можем исправить. Обнять ее, подарить всю свою любовь, чтобы не чувствовала себя никогда одинокой.

Не могу словами выразить все то, что сжато сейчас в груди. Она не позволяет, не подпускает. И хуже всего, что-то придумывает там в своей головке совершенно не соответствующее действительности.

Я бы хотел забрать ее из больницы, пусть не к себе, она не позволит, но хотя бы к Воронцовым, но сейчас дела обстоят так, что нужно еще некоторое время провести под круглосуточным наблюдением. А оно уходит это время. Задержка в правильном лечении может стать катастрофической. И самое мерзкое — я не могу сказать, что назначенный курс неверный. По стандартам — все допустимо, но неврология дело такое, где многое решает опыт врача, а у Тиграна он не сказать, чтобы огромный, в отличие от самомнения.

В итоге я решился на нарушение. Плевать, чем потом оно аукнется, если вскроется, конечно. Ну максимум привлекут к административной ответственности, выговор сделают. Очень сильно сомневаюсь, что уволят. Зато я не потеряю драгоценные дни.

Я пошел на поклон к процедурной медсестре, Валентине Николаевне. Мы давно с ней знакомы, когда-то даже работали вместе, когда я еще был интерном. Договорились. Она подменила уколы. Не важно, сколько мне это стоило. Валентина Николаевна находилась в довольно трудной жизненной ситуации, я бы сказал, в финансовой жопе, поэтому мое предложение пришлось и ей весьма кстати. Пять из семи дней она колола Даше совершенно иной препарат, чем назначил заведующий, а так же выдавала, прописанные мной таблетки.

Я с радостью начал замечать изменения. Навещал ее практически каждый день. Теперь она все меньше возмущалась. Если бы могла нормально говорить, уверен — давно бы послала меня подальше, но, подозреваю, она стеснялась делать это в моем присутствии — слишком неэстетичное зрелище. Дурочка моя. Если б знала, как я рад любому позитивному изменению. Но я пожалел ее самоуважение, пригласил логопеда, который, во-первых, корректировал речь, делал массаж, а во-вторых, докладывал о результатах мне. Как впрочем, и инструктор-массажист, занимавшийся ее ножками и ручками.

Осталось недолго — ее выпишут, и мы плотно займемся реабилитацией, сейчас возможности ограниченны рамками больницы. Но сначала я все-таки поговорю с ней. Сразу же, как она окажется дома. Пусть сопротивляется, пусть истерит. Мне нужно ее полное доверие и любовь. А ей нужно знать, что я никогда ни на кого ее не променяю. И что я ее люблю.