— Слушай, уймись. Врешь, как два человека. Это не Голливуд, а два человека. Не три. Ты и я. Я и ты. Всё! Двое.

— Ах, если бы… — вздохнула Марлен голосом Лили, прижимаясь к нему плечиком.

— И ради этого ты обрилась повсюду налысо?

— Я давно собиралась это сделать, до твоего приезда, — сказала Лили голосом Марлен.

— А тату?

— Тату?.. — сказала Лили. — Это все Марлен. Это она в детстве по глупости сделала. Кстати, что у нее там? Я давно не видела.

— Кажется, лилия… Давай посмотрим.

— Ну уж нет! — сопротивлялась Лили, брезгливо отпихивая его готовность.

— Ну уж да! — кричала Марлен, грубо ухватываясь за нее.

Все вдруг сникло и опустилось в Урбино. Он зарыдал.

— А не пошли бы вы обе!! — вскричал он. — Я иду собирать вещи.

— А это я написал именно тебе, Лили. Не Верди, не Марлен.

Он подал ей тщательно заклеенный конверт, на котором размашисто было начертано:

ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ ПИСЕМ

Без адресата и обратного адреса. Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как Марлен хвостом.

— Скорей! Мы не успеем до бури!

И действительно, в небе сотворялось нечто небывалое. Края его загнулись, как у китайской пагоды, а сердцевина провисла, как бомба.

Все здесь ожидало его скорейшего отбытия.

Они уже пересекли половину пролива, когда эта черная бомба оторвалась, как капля.

— Лили! Я вспомнил! — кричал Урбино, захлебываясь, изо всех сил выгребая обратно к острову. — Я вспомнил это слово из кроссворда.

ТРОГЛОДИТ!!!

Подобрал его военный катер. Когда из него выкачали всю воду и он задышал, то первым словом как выдохом оказалось «Хаппенен!».

— Со мной был еще один! Где он?

Ему дали хлебнуть виски. Он хлебнул и поплыл в других волнах…

The more we live —

The more we leave.

The more we choose —

The more we loose.

The more we try

The more we cry.

The more we win —

The greater is sin.

To reach the aim —

Obtain the same.

The only law —

Loose Waterloo.

The only way —

Just run away.

Последний случай писем

(Pigeon Post)

Из сборника Риса Воконаби

«Стихи из кофейной чашки»

I

Во сне заранее успели сообщить

мне о твоем приезде… Черт!

проснулся слишком рано, опоздал

на, в рифму приблизительный, вокзал

едва поспел, ругая на чем свет

(едва светало…) слуг нерасторопность:

успели опоздать с такою вестью!

К часам был подан трап. Пришлось спуститься

и попадать в объятья поджидавших

меня каких-то крохотных вьетнамок:

«Прочь! кыш! я не гурман!» — Они вспорхнули стаей,

корабль ушел, я опоздал безбожно

и казнь придумал лучшему слуге,

успевшему ко мне до пробужденья:

За расторопность. Экая бездарность

старания прилежного успеть

и тиканьем отмерить время жизни,

лишая жизни — время…

Как — за что?!

за то, подлец, что не щипнул служанку,

не выпил лишней кружки и успел,

не опоздал остаться в сна пространстве —

за дверью, с петухами остывая!

II

Так, наконец-то вырвавшись из бреда,

я резко сел, бессонно огляделся:

«Ну ночка! ну и ну… помстилось просто». За ночь

мне кто-то поменял обивку на диване

и переставил стены. Там, напротив,

где я уснул вчера, — теперь прямоугольник,

поросший кустиками пыли… в этой чаще —

другой, геометрически подобный:

вниз адресом письмо, с крестом диагоналей…

Две нитки с уголков сходились в узелок —

то змей воздушный!.. — тоненькая нить

тянулася к окну. Окно слегка серело

и было как конверт… В пыли лежит окно,

и светится письмо в оконном переплете

и рвется в небо улететь. Такое диво связи —

вполне понятно. Я устал гадать:

означить круг потерь — всегда полезней…

Надорвано окно. Босой, озябший почерк.

На подоконнике повис клочок тумана…

«Вчера я слишком рано

успела на вокзал

не жди не опоздай

целую спи прощай

Маркиза Меранвиль»…

Тьфу, пропасть!

Я порвал. Я отвязал шнурок.

Кто, в наше время, письма пишет, право?..

Письмо взлетело высоко, кивая ветру,

над прусским бывшим городком зарозовело,

опередив восход и обозначив, что наконец сегодня настает!

Я улыбнулся, я смахнул с лица:

«Ну будет, будет!..» — было это бред,

напоминало сон.

Я ковырял обивки

цветочек, южный, как бы итальянский…

как он здесь пророс? —

на аккуратной, пыльненькой поляне —

письмо лежало.

III

В пространстве, как всегда, соблюдена небрежность:

вот щель в полу, откуда бьется свет, —

что там внизу? — зловещая пирушка;

но, слава богу, им не до меня.

Вдруг — спор фальшивый, ссора, голоса

растут, и двери — дерг!

и смех вульгарный: «Да ну его!» — уходят навсегда.

И так сойдет, мол.

Спят мои предметы,

чужие тени одолжив в былом пространстве…

Как свет погасший тороплив в тени!

И крик трепещет по соседству с горлом! —

так много ужаса в себе содержат вещи

твои, недоказуемо меняясь:

вернувшись — занимают свое место!..

Вот на гвозде совсем мое пальто,

в нем нету человека, и, однако,

враждебным бархатом воротничок подбит,

а тень гвоздя лежит навстречу свету…

Мне мир моих спасений непонятен!

Так испугавшись разных пустяков,

меня предавших столь неуловимо, —

почтовый ящик, найденный внезапно

на месте тумбочки,

меня не удивил,

а даже умилил… Я усмехнулся

и в щель просунул палец.

«Вот и все», —