и мне не удалось сдвинуть его с места. Я нырнул в пламя и сунул руки ему под мышки. Стянул его с матраса и выволок через дверь.

Огонь не отставал.

Где-то закричали. О боже.

Языки пламени плясали надо мной. Я давно потерял свою шляпу, и черные шелковые ленты растворились в огне. У Челлинга загорелись волосы, у меня тоже. Волосы вспыхивали, как фейерверк, съеживались и чернели. От вони я закашлялся еще сильнее. Заметил, что у меня руки в крови.

Шатаясь, я направился через кабинет ко входной двери, рывками волоча за собой тяжелую ношу. Языки пламени устремились за нами, наполняя комнату ярким убийственным светом.

Входная дверь оказалась заперта, хотя я оставил ее открытой. Я опустил Челлинга на пол и поднял щеколду.

Дверь не поддавалась, как сильно я ее ни толкал. Я пребывал в таком отчаянье, что чуть не забыл о бедняге Челлинге. Воздух был столь раскаленным, что обжигал легкие.

Дверь была хлипкая, состоящая из планок и скоб, больше подходившая для дворовых построек, чем для комнат юриста. Я схватил кресло и со всех сил ударил им по двери. После второго удара дерево треснуло, и прилив свежего воздуха прорвался в комнату, раздувая пламя, как кузнечные мехи.

После еще двух ударов я атаковал дверь плечом. После первой попытки меня отбросило назад, и я свалился на лежащего на полу Челлинга, про которого забыл. После второй попытки я проломил дыру в треснувшем дереве и распластался на полу, наполовину внутри, наполовину снаружи. Попытался протиснуться назад, к Челлингу. И не смог. Я застрял в развороченной двери, неспособный двигаться ни вперед, ни назад. Я не мог даже спасти собственную шкуру.

«Так вот куда все это привело», – подумал я в момент просветления.

Последнее, что я помнил, было пламя, чьи раскаленные щупальца пустились в пляску на лестничной площадке. И еще крики. Мои крики.

Глава 22

На Пэлл-Мэлл, с одной стороны которой были поля, а с другой парк, ночами было почти так же тихо, как в деревне.

Джемайма перевернулась в постели. Через некоторое время Мэри начала храпеть. Горничная лежала на матрасе рядом с кроватью. Джемайма велела ей смолкнуть, но храп продолжался. Она раздвинула полог, нащупала книгу на прикроватном столике, прицелилась и швырнула ее в Мэри. Храп прекратился.

За пологом кровати в комнате было совсем темно. Филип все еще не вернулся. Он ушел после ужина, как и в предыдущий вечер, сказав, что придет не поздно. Она подозревала, что он опять встречался с Громвелем.

Храп возобновился, набирая громкость.

Джемайма лелеяла свой гнев, как пламя, пока оно не вспыхнуло, и громко чертыхнулась в темноте. Потом огонь погас, и ей стало холодно и тоскливо. Она хотела, чтобы Филип вернулся. Она хотела, чтобы Громвель отправился к черту вместе со своим злополучным именем и поношенным костюмом.

Потом сторож на улице хриплым голосом возвестил три часа, и послышался бой церковных часов вдалеке. Скоро и рассвет.

Позже она услышала шаги на улице. Затихли у дома. «Два человека, – подумала она, – Филип и факельщик, освещающий ему дорогу». Во входную дверь постучали. Затем еще раз, громче, пока привратник не проснулся.

Раздалось бряцанье засовов и цепочек, медленные шаги Филипа в холле и потом на лестнице. Он прошел по лестничной площадке мимо ее двери, не останавливаясь, и удалился к себе в комнату. Неслышно закрыл за собой дверь.

Время шло. Храп прекратился. Джемайма ворочалась с боку на бок. Время тянулось медленно, стремясь к вечности. И вдруг ее охватила паника: скоро ее не станет, и Филипа тоже; скоро для всех них будет слишком поздно.

Джемайма резко села. Спустила ноги с кровати. Наступила на Мэри. Служанка встрепенулась, тихо застонала и продолжала спать.

Свет фонаря, который горел в холле всю ночь, слабо освещал контур дверного косяка. Джемайма на ощупь нашла халат и закуталась в него, спасаясь от ночного холода. Сунула ноги в ночные туфли.

Она не стала зажигать свечу, подошла к двери, подняла щеколду, остановилась, прислушиваясь. Сквозняк обдувал ее лодыжки.

Она вышла на площадку и закрыла дверь. Ночью дом казался мерклым и незнакомым. Она прошла по коридору к комнате мужа. Стучать не стала. Подняла щеколду и вошла.

На каминной полке горели две свечи. Филип сидел на краю постели. Его парик лежал рядом, как косматый черный пудель. Он сбросил кафтан и жилет. Шапка коротких черных волос делала его похожим на мальчика.

Что-то внутри нее шевельнулось, будто сердце дернулось и сжалось помимо ее воли. Она закрыла дверь и направилась к мужу. Села на кровать, справа от него, оставив между ними несколько дюймов. Он не шевельнулся.

– Филип, – сказала она. – Что вас тревожит?

Он поднял голову и взглянул на нее. Глаза как два черных пруда. Набухшие веки. Почему он так встревожен? Она никогда не видела его таким. Наверное, это связано с письмом, которое пришло днем, письмом, от которого он впал в ярость, и с женщиной, чье тело нашли среди руин, женщиной в желтом шелковом платье. Это была Селия? Означает ли его печаль, что он любил ее?

Они оба молчали. Он дышал очень медленно. Ее собственное дыхание замедлилось, пока они не стали дышать в унисон.

Потом Джемайма обняла его. Он не отпрянул. Затаив дыхание, она притянула его к себе. Когда все было сказано и сделано, он наконец стал ее мужем.

Она погладила его по голове, как будто перед ней был маленький испуганный зверек, нуждавшийся в утешении. Собственные волосы Филипа были на удивление тонкими и мягкими. Как у маленького мальчика.

Глава 23

Бреннана так же невозможно было игнорировать, как дурной запах. Кэт его не видела, но слышала, как он дышит. У нее на затылке поднимались волоски.

– Завтра ведь воскресенье, так? – сказал он.

– Да. – Кэт еще ниже согнулась над чертежной доской, надеясь, что он поймет намек.

– Я подумал, не поплавать ли на лодке по реке.

Она промолчала. Если повезет, Бреннан утопится в Темзе. Его шаги приблизились. Боковым зрением она видела, что он стоит справа. Ближе, чем ей бы хотелось.

– Ведь старик кожа-да-кости отпускает тебя по воскресеньям днем, разве нет?

Она подняла голову, кивнула и продолжила работу.

Теперь он стоял прямо перед окном и загораживал свет.

– Хочешь покататься со мной? Знаю одну таверну на стороне Суррея. Там музыка. И танцы тоже. Тебе понравится.

– Нет, – сказала она. – Я не могу. – Кроме того, она не особо любила музыку и