Казалось, ей не хотелось разговаривать, что было на нее не похоже. Прошло четверть часа, а она не произнесла ни слова, и это начало беспокоить его.

– С вами все в порядке? – спросил он, нарушая молчание.

– Si. – Она по-прежнему не смотрела на него и сидела, опустив глаза.

Он допил свой бренди.

– Ведь вы не жалеете об этом типе, не так ли, и устраиваете спектакль ради меня? – Задавая этот вопрос, он уже знал ответ.

Она покачала головой:

– Нет. Я вам говорила, что хочу мужчину, который умеет целоваться, а поцелуй Хея ужасен. – Она содрогнулась и сделала глоток. – Это было все равно что поцеловать рыбу.

Йен расхохотался.

– В самом деле?

Кажется, его смех доставил ей удовольствие. Она подняла глаза и улыбнулась.

– Ры-ы-ыбу, – повторила она, нарочно растягивая слово: было ясно, что бренди подействовал на нее. Она обвиняющимжестом указала на него бокалом. – Вы пытались убедить меня все равно выйти за него и научить его целоваться. – Она сжала губы и подула, подсмеиваясь над ним.

Он усмехнулся и снова налил себе бренди.

– Простите меня. Не понимаю, о чем я думал, предлагая вам такое.

– И я не понимаю. Видите ли, я поцеловала его, чтобы это помогло мне решить, выходить ли за него. И я сразу же поняла, что он мне не подходит. А сегодня он не оправдал мое предположение... мое впечатление... Мой... – Она запнулась, не находя слова. – Мои первые ощущения, мысли... Как вы это называете?

– Инстинкты?

– Si, мои инстинкты оказались верны. – Она с трогательным видом наклонилась к Йену, как будто хотела поделиться секретом. – Если бы он подходил мне, если бы он любил меня и уважал, я бы отдала ему свое сердце и была бы ему хорошей женой. Я была бы верной женой и дала бы ему сыновей, так много сыновей, что он бы не знал, что с ними делать. Я бы заставила его всю жизнь радоваться тому, что он женился на мне.

Йену захотелось убить графа за то, что тот отверг ее. И ему хотелось сказать графу «спасибо». Он отвел глаза, поднял бокал и выпил до дна.

– Хей – осел, – проворчал он хрипловатым от брендиголосом и потянулся к графину, но тот был пуст.

Он подошел к бару, взял еще бутылку и, открыв ее, наполнил свой бокал.

– Сэр Йен?

Он взглянул на нее и сел.

– Да.

– Знаете, а вы были правы относительно меня, – тихим голосом сказала она. – Вы были правы.

– В каком отношении?

Она одарила его ослепительной улыбкой, от которой он чуть не задохнулся.

– Я – кокетка и соблазнительница.

Йен опустил глаза и увидел ее хорошенькие ножки, выглядывающие из-под подола ночной рубашки. Он поднял глаза и долго, терзая себя, смотрел вверх, воображая, что скрывалось за двумя слоями тонкого муслина. Он остановил взгляд на нескольких перламутровых пуговках, которые выскочили из атласных петелек, открывая его взгляду контуры ее груди. У него пересохло в горле, и он и скрыл рот, чтобы согласиться с ней.

Она протянула руку и приложила пальцы к его губам, что-то горячее повернулось у него в животе.

– Не будьте сейчас таким вежливым и благородным, не извиняйтесь и не говорите, что вы так не думаете. Вы сказали, что я кокетка и соблазнительница и что я использую мужчин, чтобы добиться своей цели, и вы абсолютно правы. Я люблю делать все по-своему, и я пользуюсь тем, что имею. Я дразнила мужчин, и целовала мужчин, и вызвала у них желание обладать мной.

– Бедолаги, – пробормотал он, преисполненный жалости к себе самому.

Лючия, к великому его облегчению, убрала руку с его губ.

– Но еще в семнадцать лет я знала правду о себе. И мечтала о мужчине. Одном-единственном. О том, кто полюбил бы меня так, как я его, кто не стыдился бы меня и не хотел меня изменить. Что в этом плохого? – Прежде чем он ответил, она продолжила: – Видите ли, я очень чувственна. – Она смотрела мимо него затуманенными глазами, он не мог понять, то ли от женской романтичности, то ли от алкогольного опьянения. – Мне есть что предложить, этого хватит на всю мою жизнь. Во мне есть страсть, смех и любовь и... – Она отвлеклась, чтобы глотнуть бренди. – И я сама, – продолжала она тихим доверительным тоном. – Я знаю, что думает обо мне Хей, но он заблуждается.

Когда-то Йен считал графа приличным и приятным человеком, но сейчас он не мог думать о нем иначе, как с глубоким презрением. Несвежий товар, назвал он ее. Господи, этот идиот не разглядел прямо у себя под носом такую роскошь.

Она обворожительная женщина. Конечно, она была также и невыносимой непредсказуемой femme fatale, которая заставляла некоторых самых благовоспитанны джентльменов Англии драться, как грубых простолюдинов, и Йен не знал, доживет ли он до ее свадьбы.

– Я говорил вам, Хей – осел.

Она наклонила голову, и каштановые локоны закрыли ее лицо.

– Вы знаете, я наделала множество глупостей. Я играла в парижских игорных притонах, курила табак, жевалагашиш и даже напивалась. – Не глядя на него, она подняла дрожащей рукой бокал, словно собираясь выпить память ее прошлых выходок, затем поставила его и продолжала: – В монастыре я обычно пробиралась на кухню и воровала еду, нам давали так мало, и я вечно была голодной. Они думали, что голод исправит меня. – Она тихонько икнула. – Не исправил.

Йен улыбнулся. Ничего удивительного.

– Иногда, – рассказывала она, – я воровала уксус или оливковое масло, которое делали монахини, шла в деревню и продавала его, чтобы купить табака и покурить. Каждый раз, когда я попадалась на воровстве, монахини били меня розгами, а я ругалась и плевала на них.

В Йене снова вспыхнул гнев, и его рука с силой сжала бокал.

– По-моему, совершенно понятно, почему вы так поступали, – тихо сказал он, думая при этом, что любого дотронувшегося розгой до хорошеньких ягодиц Лючии следовало отстегать кнутом.

– Когда Чезаре выгнал меня и отправил к моим кузинам в Геную, – продолжала она, – я украла две золотые тарелки, продала их ростовщику и села на корабль, отплывающий в Лондон. Я хотела увидеть мою мать. После монастыря Чезаре не позволял мне встречаться с ней.

– А я все думал, как вам удалось самой добраться до Англии.

– Да, я вела себя очень плохо, – кивнула она, опустила голову и тихо задумчиво продолжала: – Раз или два даже позволила мужчине, который мне по-настоящему нравился, дотронуться до меня, но не более.

Черт побери, он уже знал, что она девственница. Зачем он должен это выслушивать?

– Я никогда... я никогда не позволяла мужчине этого. Даже Арману.

Йен чувствовал, что теряет самообладание. Он не был ее духовником, и ему совсем не хотелось слушать ее исповедь. Он поставил бокал, встал и взял ее за подбородок. Он решил заткнуть ей рот поцелуем.