Макс уже хотел было дернуться и заставить «добровольных помощников» отвести его в комендатуру, но…

То ли очень самоуверенный вид этих полицаев, то ли странное оружие на боку, то ли еще что…

Солдатская интуиция — вот как это называется. Иногда сидишь в окопе, и тут странное чувство возникает, что тебе непременно надо уйти вот с этого самого места. И если оно возникает — надо уйти. Или когда в спину смотрят…

Тем временем коробка на колесах развернулась и, неторопливо раскачиваясь в разные стороны, уползла куда-то по своим делам.

Макс встал, стряхнул с мокрых брючин прилипшие веточки и прочие листочки и, прячась в кустах, пошел вслед за нелепой машиной.

Осторожно прячась за углами домов, он тихонько наблюдал за окружающим. От пытливого взгляда не укрывалось ничего. Поток машин по параллельной улице — за пятнадцать минут их проехало штук десять, причем с бешеной скоростью. Пьяные голоса во дворе — русские отмечают очередной день недели. Огромные плакаты на обочинах, похоже, предлагающие какие-то товары за «999» чего-то. Реклама? Одно и понятно из надписи: «Бош». Хм… Фирма из Гёрлингера продает здесь свои электролобзики и топливные фильтры? Однако!

Упс! И кассы взаимопомощи герра Райффайзена тут есть? Да, да. Вот две скрещенные лошадиные головы… Очень интересно…

Однако что-то тут было не то. Макс был слишком осторожен, чтобы выйти на улицу и командным голосом остановить один из несущихся автомобилей… Ух ты, какой гигантский «Ман» пронесся! Ребята из Мюнхена приостановили выпуск «Пантер», чтобы на таких гигантов переключиться?

Глаз ветерана — внимательный глаз. Если не умеешь замечать движение травы против ветра — ты труп. Основа жизни на войне — внимательность и носки. Чем внимательнее ты к носкам — тем дольше живешь. В Дахау рефлексии!

Быстрым рывком Фольксфатер перебежал через шоссе и залег в придорожных кустах. Кажется, его никто не заметил.

Унтершарфюрер ошибался. Из одного окна его пригибающуюся по привычке фигуру заметила древняя-древняя старуха. Немедленно перекрестилась. Потом схватилась за телефон и… И положила мобильную трубку на стол. «Конечно… Сейчас я позвоню в милицию и скажу, что через дорогу фашисты бегают. А потом приедет „Скорая психиатричка“. Не за немцем, а за тобой, Клавдия Петровна. То-то зятек будет рад. Я же слышала, как он меня сумасшедшей старухой назвал. Это когда ты свечку за товарища Сталина в церкви ставила, Клава…» — старухе не с кем было разговаривать и она разговаривала сама с собой. «А может, дочке позвонить? А что я ей скажу? Эх, эх… Дожилась ты, Клавочка. У тебя фашисты бегают. Вот бы сейчас гранату, как тогда под Модлином…»

Старуха перекрестилась и снова выглянула в окно. Улица была пустынна, лишь изредка по ней проносились легковушки. Фашисты больше не бегали.

«Вот и хорошо!» — успокоила себя бывшая учительница, сержант запаса, кавалер ордена Отечественной войны. «Вот и хорошо, что не бегают. А на покой уже пора, Клава, на покой. На покой да на погост…»

Она осторожно легла в пустую супружескую постель, холодную уже как лет пятнадцать. Опять перекрестилась. Закрыла глаза. Помолилась: «Господи Иисусе Христе, прости меня грешную. И передай мужу моему, капитану Семенову, такие слова: Васенька! Забери уже меня к себе! Сил моих больше нет одной тут куковать…»

И уснула, тяжело ворочаясь. Снились ей весенние дни сорок пятого года…

А Макс не спал. Макс бежал по парку. Хотя… Вы немецких парков не видели. Этот, по сравнению с ними, дикий лес. Нет, конечно, не такой как в Демянске, но и не немецкие чащобы. Мусора слишком много.

А бежал он в ту сторону, где огней меньше.

Добравшись до обрывистого берега над рекой, осторожно спустился вниз. А там, в густых зарослях прибрежных кустов, развел небольшой костерок и задумался над происходящим.

Что происходит-то? Да, он не в Вальхалле, как обещал рейхсфюрер Гиммлер и прочие партайгеноссе. Тогда где он? Потом он достал медальон и стал внимательно разглядывать тусклое серебро, на котором играли медленными отсветами языки пламени. Потом достал из ранца консерву, поставил ее на костерок. И только тут понял — кинжал забыл в квартире! Вытащил консервированное мясо из огня, поплевывая на пальцы. Сунул обратно в ранец. Достал кусок суррогатного хлеба и задумчиво стал жевать. Впрочем, что думать? Действовать надо. Надел цепочку на шею и сжал медальон в руках…

— Сэр, но…

— Никаких но, Андерсон. Эксперименты продолжать. Это указание оттуда!

Форрестол ткнул пальцем в потолок.

Андерсон пожал плечами, но продолжил:

— Понимаете, ситуация выходит из-под контроля. Потери в подопытном материале составляют…

— Гребаное дерьмо! Да мне все равно, какие потери в материале! Если будет нужно — мы еще для вас этого материала добудем. Что вам непонятно?

— Да как-то нехорошо, мистер Форрестол. Вот вчера один из экипажей закинуло в мир ядерной войны, вторая стадия лучевой болезни. Двое уже скончались. Третий еще жив, но без сознания. Некто Ганс Фольксфатер, позывной «Зепп»… Ну куда мы будем отправлять новеньких? Вы сами подумайте — вот экипаж Дмитрий Брамм. Двадцать четыре года. Дизайнер. В армии не служил. Механик-водитель. Позывной «Мутабор», прости Иисусе! Римма…

— Меня не интересуют ни джерри, ни джапы, ни тем более рашенс. Вам это понятно? — рявкнул второй советник.

— Да, но я… Мы, — поправился Андерсон. — Мы не видим смысла в экспериментах, которые мы не контролируем. Сейчас на очереди еще один экипаж, однако мы даже понятия не имеем, куда, как и, главное, почему их закинет.

— Знаете, мистер Андерсон, — задумчиво сказал Форрестол. — Знаете, я иногда завидую русским.

— Не понял? — Андерсон и впрямь не понял.

— А особенно я завидую Сталину, — продолжил Форрестол. — Он мог без всяких идиотских демократических процедур взять и расстрелять любого человека. Вам такие фамилии, как Курчатов, Королев — знакомы? Он их всех уничтожил. Просто движением пальца, — и поднял палец вверх. — Вот у меня сейчас точно такое же желание — увезти вас в ближайший подвал и расстрелять там. А на подвале повесить табличку: «Лубянка. Воскресные скидки на уничтожение!». Вы меня понимаете?

Андерсон побледнел:

— Но…

— Да, к сожалению, у нас демократия. Поэтому я вас просто объявлю врагом нации и российским шпионом. Потом будет суд, присяжные, художник нарисует ваш портрет. В стиле раннего Пикассо. Вы видели раннего Пикассо?

— Нет. А кто это? — не понял Андерсон.

— Это расчлененка, мистер физик.

— Это… Это шантаж! — взвизгнул начальник исследовательского центра АНБ.

— Да, — согласился Форрестол. Согласился и улыбнулся. — Так что, или работаем, или…

Несколько секунд Андерсон молчал. На лице его, как на экране, было прекрасно видно, как сражаются две эмоции — честного ученого и честного отца троих детей. Дети победили.