и требовательные. Все в палате задерживают дыхание — коллективная пауза давит, как тяжесть всего мира.

Хирург спокоен, но его глаза напряжены, что говорит о многом.

— Состояние стабильное, — говорит он. — Но пока рано говорить о том, что он полностью выкарабкается. Пуля нанесла ему необратимые повреждения.

Я чувствую, как слабеют колени, но Лука крепко держит меня в вертикальном положении. Мы еще не выбрались из леса, но состояние стабильное, это слово несет в себе хрупкую нить надежды.

Входит Григорий, спотыкаясь. Черт бы его побрал, он должен отдыхать, беречь силы, но он здесь, лицо все еще слишком бледное, челюсть упрямо сжата. Я хочу отругать его, отправить обратно в постель, но это желание поглощает более насущная необходимость.

Мне нужно увидеть Романа.

Подойдя к кровати, я слышу, как дыхание Романа, неглубокое и тяжелое, прорывается сквозь тишину. Бинты обмотали его торс, они белые на фоне слишком бледной, слишком неподвижной кожи. Каждый инстинкт во мне хочет протянуть руку, прикоснуться к нему, убедить себя, что он настоящий, живой и мой.

— Когда он очнется? — Вопрос вырывается наружу, окантованный сырой потребностью в хороших новостях.

Хирург, выглянув из дверного проема, устало улыбается.

— Скоро, он должен прийти в себя в ближайшие несколько часов. Он сильный, справился с самым страшным.

Кивнув, я перехожу на сторону Романа и нахожу его пальцы. Его рука слабая. Неестественно видеть его таким неподвижным, таким уязвимым под суровым, стерильным светом этой задней комнаты клиники.

Ползут часы. Я продолжаю сидеть и держать Романа за руку, наблюдая за его лицом в поисках признаков пробуждения. Время от времени я глажу его по руке, шепчу ему о пустяках, о том, что мы влипли, о том, как мне нужно, чтобы он проснулся и встретил все это вместе со мной.

И вот, наконец, чудо, о котором я молилась в тихом отчаянии: веки Романа дрогнули. Сначала это просто подергивание, но оно разжигает огонь в моем животе.

— Роман?

Его глаза открываются, расфокусированные и тусклые от боли, но они смотрят на меня.

— Лана, — выдыхает он, его голос хриплый. — Ты в порядке, ты здесь?

Я ожесточенно киваю, сглатывая комок в горле.

— Да, я здесь.

— Джулия… С Джулией все в порядке?

Его забота о Джулии, даже сейчас, типично он — всегда думать о других, а не о себе.

— Да, — отвечаю я, убирая прядь волос с его лба. — Она прошла через ад, но она сильная. Как и ты.

Его губы подергиваются, на них появляется тень его обычной ухмылки, и он мягко целует мою ладонь.

— Я знал, что с ней все будет в порядке. — Он пытается поднять руку, может быть, чтобы ответить на жест, а может быть, просто чтобы доказать, что он может, но он морщится от этого движения.

— Не двигайтесь слишком много. Ты не неуязвим, понимаешь? — Я мягко укоряю его, возвращая руку на место.

Ухмылка Романа переходит в гримасу.

— Скажи это пуле, — бормочет он, его веки тяжелеют, борясь с лекарством и усталостью.

Григорий и Лука возвращаются в комнату.

— Рад, что ты вернулся, брат, — хмыкает Григорий.

— Так сильно скучал?

— Без твоих острот нам было спокойнее, — отвечает Лука.

— Итак, Григорий, как твоя царапина, ты ее залечил?

Попытка Романа отшутиться — бальзам на душу, знак того, что, может быть, все вернется на круги своя. Или настолько нормально, насколько это вообще возможно в нашем извращенном мире лояльности и вендетты.

Григорий хихикает, звук глубокий и искренний.

— Да, ничего особенного. Просто небольшая любовная разрядка, которую устроили наши друзья.

Лука прислонился к стене, сложив руки, наблюдая за обменом.

— Кстати, о наших друзьях: Перес действительно думал, что сможет всколыхнуть ситуацию. Увидел в беременности Ланы слабость, решил, что сможет разжечь пламя ревности в Романе, подставив его. Дошло даже до того, что он подбросил деньги на банковский счет Романа.

Роман поднимает брови:

— Надеюсь, этот ублюдок не думает, что получит их обратно.

Лука отвечает быстро, его ухмылка остра как нож.

— Насколько я знаю, мертвецам не нужны деньги.

Мы хихикаем над замечанием Луки. Роман слегка шевелится на кровати.

— Послушайте, я просто позвонил, чтобы проверить, как там Лана и малыш, — начинает Роман, его голос стал более твердым несмотря на то, что он еще не отошел от пережитого испытания. — Я просто хотел услышать о них, убедиться, что с ними все в порядке. Но когда я дозвонился до Джулии и услышал, что происходит, я понял, что должен действовать.

Лука качает головой, его тон дразнящий, но с нотками восхищения.

— Ты и твое чертово геройство. Услышал сигнал бедствия и пошел, без плана, просто паля из пушек. Импульсивный и глупый, парень.

Роман усмехается, принимая укол кивком.

— Виноват. Но ведь все получилось, не так ли?

Я делаю глубокий вдох, тяжесть последних нескольких дней оседает на моих плечах, когда я смотрю Роману в лицо.

— Прости, что сомневалась в тебе. И за то, что не справилась с ситуацией… более изящно.

Роман слегка покачал головой, отмахнувшись от моих опасений с язвительной улыбкой.

— Не волнуйся. Я вел себя как осел и, честно говоря, как немного сумасшедший ревнивец.

— Ну и, что в этом нового? — Лука вклинивается из угла, не в силах удержаться от колкости.

— Заткнись, Лука, — отвечает Роман, хотя его тон легкий, с оттенком юмора человека, который слишком хорошо знает свои недостатки.

Я наблюдаю за ними троими, странной семьей, созданной не по крови, а по необходимости и негласным узам. Именно в такие моменты я понимаю, что, несмотря на всю тьму, которую мы пережили, в нас есть свет, который не желает гаснуть. Мы семья и мы всегда будем вместе, хранить нашу связь и нашу любовь за закрытыми дверьми наших спален…

Я прочищаю горло, привлекая их внимание, когда смех стихает.

— Слушайте, я ценю все это, — начинаю я, жестом охватывая комнату, выздоровление Романа и коллективные усилия, которые привели нас сюда. — Но мне нужно кое-что прояснить.

Выражения их лиц трезвеют, чувствуя изменение моего тона.

— Я собираюсь и дальше возглавлять этот синдикат. И я буду воспитывать своего ребенка как мать-одиночка. Это не обсуждается, но между нами ничего не меняется, и мы разделим наши ночи, если нет возражавших. — Твердо заявляю я, поочередно глядя в глаза каждому из них.

На мгновение в комнате становится тихо, все обдумывают мои слова. Я немного смягчаюсь, но моя решимость не ослабевает.

— Если вы, ребята, хотите участвовать в жизни этого ребенка, вы — "дяди". Не более того. Вы все одинаково важны для меня, и я хочу, чтобы этот