– Да, поберегите наши места, – повторил Фрэнк.

Когда игроки высыпали наконец на поле, все четверо братьев вскочили и принялись выкликать их имена, однако довольно скоро произошло нечто, не понравившееся Тони, и он, приуныв, сел снова. И на миг взял Эйлиш за руку.

– Все против нас, – пожаловался он.

Впрочем, едва лишь игра началась, Тони ударился в стремительный комментарий, достигавший апогея всякий раз, как что-нибудь происходило. Временами, когда Тони затихал, эстафетную палочку подхватывал Фрэнк, указывая братьям на что-либо, однако его немедленно останавливал Морис, наблюдавший за игрой с неторопливым, сосредоточенным вниманием и почти ничего не говоривший. Тем не менее Эйлиш чувствовала, что он поглощен и взволнован игрой еще и посильнее Тони, несмотря на все крики, восклицания, посулы и уханье последнего.

Эйлиш же следить за ней попросту не могла – не понимала, как набираются очки и чем хороший удар отличен от плохого. Да и разобраться, кто из игроков есть кто, не могла тоже. Игра шла медленно, как и предсказывали Диана с Патти. Эйлиш знала, однако, что отлучаться в дамскую комнату не следует, поскольку в тот самый миг, когда она объявит об уходе, может случиться что-то, чего, по мнению братьев, упускать ну никак нельзя.

И пока Эйлиш сидела, наблюдая за игрой, пытаясь разобраться в запутанных ритуалах, ее вдруг поразила мысль, что Тони – несмотря на всю его суетливость, выкрики, которыми он пытался привлечь внимание Фрэнка к чему-то важному, восторженные вопли, сменявшие приступы горестного отчаяния, – ни единого раза не вызвал у нее раздражения. Мысль была странная, и Эйлиш принялась то краешком глаза, то в открытую наблюдать за ним, отмечая, как он забавен, как полон жизни, как изящен, как быстро все схватывает. И начала понимать также, какое удовольствие он получает, – даже больше, чем братья, и с большими, чем у них, откровенностью, юмором и заразительной легкостью. Эйлиш не возражала против его невнимания к себе, на самом деле она наслаждалась им – как и тем, что Тони предоставил Морису объяснять ей происходящее на поле.

Тони был до того поглощен игрой, что у Эйлиш появился шанс поразмыслить о нем без спешки, порадоваться его близости, отметить, насколько он не похож на нее во всех отношениях. Ей подумалось, что Тони никогда не сможет увидеть ее так, как она сейчас видит его, и Эйлиш нашла в этой мысли бесконечное облегчение, прекрасное решение множества проблем. Волнение Тони, волнение толпы увлекло ее, и вскоре Эйлиш уже притворялась, что следит за ходом игры. Она так же кричала, подбадривая «Доджерсов», как все вокруг, и, поймав направление взгляда Тони, смотрела туда, куда он указывал, а когда команда, судя по всему, стала проигрывать, просто тихо сидела с ним рядом.

Наконец, по истечении почти двух часов, все встали. Эйлиш, Тони и Фрэнк договорились встретиться (после того как она заглянет в уборную) в очереди к ближайшему киоску, торговавшему хотдогами. Поскольку ее мучила жажда, Эйлиш, отыскав братьев почти у самого киоска, решила, что должна по возможности ничем не отличаться от них, и тоже взяла себе пива и постаралась покрыть хотдог горчицей и кетчупом такими же театральными взмахами, как Тони с Фрэнком. К моменту их возвращения на места игра уже возобновилась. Эйлиш спросила у Мориса: неужели прошел всего лишь первый тайм? – и услышала, что в бейсболе таймов нет, перерыв устраивают после седьмого иннинга, почти под конец игры, и это скорее короткая пауза, а называется она «стретчем». Тут Эйлиш пришло в голову, что Морис – единственный из четверых братьев, кто имеет некоторое представление о подлинной глубине ее невежества по части игры. Она сидела, думая об этом и улыбаясь самой себе, – странно, насколько ей было безразлично это, даже когда что-нибудь из происходившего на поле сбивало ее с толку. Она понимала только одно: по какой-то причине удача и успех в очередной раз медленно ускользают от «Бруклинских Доджерсов».

День благодарения Эйлиш провела с семейством Тони, и его мать решила, что она сможет прийти к ним и на Рождество, и почти обиделась, услышав отказ, – спросила, возможно, ей не по вкусу их еда? Эйлиш объяснила, что не хочет подводить отца Флуда и собирается в этом году тоже поработать в доме приходского собрания. Тони с матерью несколько раз говорили ей, что ее работу там способен выполнить и кто-то другой, однако Эйлиш осталась непреклонной. Она чувствовала себя слегка виноватой, слушая их слова о ее самоотверженном милосердии и зная, что долгий день у отца Флуда будет ей приятнее, чем предрождественский ужин в квартирке Тони и его семьи. Все они нравились ей, несходство четверых братьев представлялось интригующим, но по временам она ощущала, оставаясь одна после завтрака или ужина с ними, удовольствие большее, чем от сидения за их столом.

В послерождественские дни она виделась с Тони каждый вечер. В один из них он рассказал ей о плане, который сложился у него, Мориса и Лоренса, – они собирались купить по бросовой цене участок земли на Лонг-Айленде и застроить его. Это потребует времени, сказал Тони, года, возможно, а то и двух, потому что участок находится вдали от коммунальных сетей – это попросту кусок голой земли. Однако братья знали, что сети туда вскоре подтянутся. Пустая сейчас земля, сказал Тони, через несколько лет обзаведется асфальтированными дорогами, водопроводом и электричеством. Места на их участке хватит для пяти домов, с собственным садом каждый. Морис учится по вечерам на инженера-сметчика, а Тони с Лоренсом будут ведать сантехникой и плотницкими работами.

Первый дом, объяснил он, они построят для семьи – матери давно хочется обзавестись садом и настоящим собственным жильем. А после возведут еще три дома и продадут их. Правда, Лоренс с Морисом спросили у него, не хочет ли он получить в личное распоряжение пятый, и он ответил, что хочет, а теперь и сам спрашивает у нее, придется ли ей по душе жизнь на Лонг-Айленде? Там рядом океан, сказал Тони, и до железнодорожной станции рукой подать. Правда, ему не хочется везти ее туда сейчас, зимой, потому что земля там голая, вид унылый, просто заросшая кустарниками пустошь. Это будет их дом, сказал Тони, они смогут сами его спланировать.

Слушая Тони, Эйлиш пристально наблюдала за ним, поскольку понимала: так он просит ее выйти за него замуж, предполагая, впрочем, что они уже договорились, хоть и не на словах, пожениться. Сейчас он просто описывает в подробностях жизнь, которую может ей предложить. Закончил Тони сообщением о том, что собирается основать вместе с братьями компанию, которая будет строить дома. Они копят деньги, обсуждают планы, однако при их умениях и при наличии первого участка долго им ждать не придется, уже в скором времени все они заживут гораздо лучше. Эйлиш ничего ему не ответила. Предложение Тони, его практичность, серьезность и искренность едва не довели ее до слез. Она не хотела говорить ему, что должна все обдумать, поскольку понимала, как глупо это прозвучит. Она просто покивала, улыбнулась, взяла Тони за руки и притянула его к себе.

Эйлиш снова послала Роуз на адрес офиса письмо, рассказав в нем, как далеко зашли ее отношения с Тони; попыталась описать его, но это оказалось трудно, у нее получался портрет человека не то ребячливого, не то легкомысленного, не то попросту глупого. Тони никогда не сквернословит и дурных слов не произносит, написала Эйлиш, понимая, как важно для Роуз знать, что он не похож на молодых людей ее родного города, что здесь, в Америке, мир выглядит иначе и Тони ярко выделяется в нем, хоть и живет с семьей всего в двух комнатах, а на жизнь зарабатывает черным ручным трудом. Эйлиш несколько раз рвала написанное, поскольку выходило, что она пытается выгородить Тони, а ей хотелось рассказать, какой он замечательный, дать сестре понять: я остаюсь с ним вовсе не потому, что он – первый из встреченных мной мужчин.