Она подумала, что стоит пойти повидать Джима Фаррелла, но тут же сообразила – он же сейчас трудится за стойкой бара. Эйлиш попробовала представить себе, как она входит в бар, приближается к Джиму, заговаривает с ним, ждет, пока он отыщет себе на подмену отца либо мать, выходит с ним на улицу и говорит: я уезжаю. Обиду его она представить могла, однако совершенно не знала, как он себя поведет – скажет ли, что будет ждать ее развода, попробует ли уговорить ее остаться или потребует, чтобы она объяснила свой обман.

Встреча эта, решила Эйлиш, ничего не даст. Лучше она сообщит ему о том, что должна вернуться в Бруклин, запиской, которую оставит у двери его дома. Джим обнаружит ее либо нынче поздно вечером, либо наутро. Да, но если он найдет записку этой ночью, то вмиг примчится к ней. Правильнее будет оставить ее завтра утром, по дороге на вокзал. И просто написать, что она должна вернуться, что ей очень жаль, что напишет ему из Бруклина и все объяснит.

Эйлиш услышала, как вернулась и медленно поднялась к себе мать, и захотела пойти попросить, чтобы, пока она будет укладываться, мать посидела с ней, поговорила. Но, вспомнив, с какой непреклонностью, неумолимостью даже мать настояла на прощании, поняла, что просить ее о благословении или о чем-то еще бессмысленно.

Поднявшись в свою комнату, она написала записку Джиму Фарреллу, вытащила из-под кровати чемодан и начала укладывать вещи. Она хорошо представляла мать, которая слушает сейчас, как открывается дверца платяного шкафа, как постукивают снимаемые с круглой перекладины плечики. Представляла, как мать напряженно вслушивается в ее шаги по комнате. Ко времени, когда она выдвинула ящик, в котором лежали письма Тони, чемодан уже почти заполнился. Эйлиш вынула их из ящика, опустила в боковой карман чемодана. Не вскрытые она прочитает, когда будет пересекать Атлантический океан. Потом подержала в руке фотографии, сделанные в Куше: на одной она, Джим, Джордж и Нэнси, на другой – она и Джим, невинно улыбающиеся в камеру. Эйлиш собиралась разорвать их, спуститься в кухню и бросить обрывки в мусорное ведро, но передумала. Неторопливо вытащила из чемодана одежду, положила снимки на самое дно, лицевой стороной вниз, и вернула одежду назад. Когда-нибудь, подумала она, я буду смотреть на них и вспоминать то, что вскоре станет для меня – теперь я понимаю это – похожим на странный, подернутый дымкой сон.

Она закрыла чемодан, снесла его вниз и поставила в прихожей. Снаружи было еще светло, в окно кухни, когда Эйлиш уселась, чтобы немного поесть, проникали последние солнечные лучи.

В последующие часы Эйлиш несколько раз охватывало искушение отнести матери поднос с чаем и печеньем или бутербродами, но дверь ее оставалась закрытой, из комнаты не доносилось ни звука. Эйлиш знала, что если постучать в нее или открыть, мать решительно заявит, что желает покоя. Позже, когда Эйлиш решила лечь спать, она, проходя мимо комнаты Роуз, подумала – не зайти ли, чтобы в последний раз взглянуть на место, где умерла сестра, но хоть и остановилась на секунду у двери, благоговейно потупившись, все-таки ее не открыла.

Поскольку шторы она не задернула, разбудил Эйлиш утренний свет. Было еще рано, с улицы не доносилось ни звука, только пение птиц. Мать тоже не спит, знала Эйлиш, лежит и прислушивается. Двигаясь осторожно и тихо, она оделась во все чистое, приготовленное с вечера, спустилась, чтобы засунуть в чемодан одежду, что была на ней вчера, а с ней и туалетные принадлежности. Проверила, все ли она взяла – деньги, паспорт, письмо от судовой компании, записку для Джима Фаррелла. А затем села в гостиной и стала ждать Джо Демпси с его машиной.

Когда он приехал, Эйлиш поспела к дверям прежде, чем Джо успел постучать. И, открыв одну створку, приложила палец к губам: разговаривать не следует. Джо понес ее чемодан к багажнику, Эйлиш положила ключи от дома на столик в прихожей. Уже отъезжая, попросила Джо остановиться на минуту у дома Фарреллов на Рафтер-стрит, он так и сделал, и Эйлиш просунула записку в прорезь внутреннего почтового ящика.

Поезд шел вдоль Слэни на юг, а Эйлиш представляла себе, как мать Джима Фаррелла несет почту наверх, как Джим обнаружит записку среди счетов и деловых писем. Эйлиш воображала, как он разворачивает записку, и гадала, что сделает Джим, прочитав ее. В какой-то момент этого утра, думала Эйлиш, он постучит в дверь дома на Фрайэри-стрит, мама откроет ему и замрет, глядя на Джима, – плечи ее будут отважно расправлены, зубы стиснуты, глаза полны невыразимой печали и всей той гордости, какую ей удастся призвать себе на помощь.

– Она решила вернуться в Бруклин, – скажет мама.

А когда поезд, приближаясь к Уэксфорду, пересекал по Макминскому мосту реку, Эйлиш вообразила ждущие ее впереди годы, когда эти слова станут значить все меньше и меньше для мужчины, который их скоро услышит, но все больше и больше для нее. Она почти улыбнулась, подумав об этом, а после закрыла глаза и велела воображению угомониться.